— Выйди! — прикрикнул отец. Никогда еще он не казался таким злым, непохожим на самого себя.

Толя встал и вышел из комнаты.

Было тихо в квартире. Валя ушла куда-то, на кухне настойчиво тикали часы-ходики.

Толя подошел к кухонному окну. Деревья качались от ветра, желтые листья медленно слетали на землю.

Все было так, как вчера, как третьего дня, как неделю тому назад.

И все было совершенно не так.

Что-то блеснуло возле ножки стола. Толя вгляделся. Потом нагнулся, поднял лиловый квадратик. Очевидно, стекло выпало из коробки, когда они с Валей убирались.

Он приложил стекло к глазам. Лиловый тягостный свет ударил в глаза, в лиловом небе торопливо плыли лиловые клочковатые тучи. С лиловых деревьев слетали лиловые листья, должно быть сухие и жесткие на ощупь. Потом он отнял стекло от глаз, и снова серое, осеннее небо привычно распростерлось над землей, над деревьями, над жесткими сухими листьями.

Почему отец соврал? Зачем улыбался, говорил фальшивые слова, которых, наверное, потом сам же станет стыдиться. Так нужно? Но зачем? Зачем это все?

Мама права: думать одно, а говорить другое — нечестно!

Так она сказала. Так она думала, и Толя был согласен с нею. И отец всегда учил его говорить правду, одну лишь правду. А сам…

По коридору прошумели торопливые шаги. Гулко, как бы рассерженно, хлопнула дверь. Кто-то ушел. Отец. Ушел обиженный, не желающий признать свою неправоту…

В кухню вошла мать.

Лицо ее было бледным, веки немного припухли, или это ему только показалось?

— Будешь кушать? — спросила мать.

— Потом, — ответил Толя.

Он подошел к ней, и она, взглянув на него, вдруг удивилась: мальчик сильно вырос за лето, уже на целых полголовы выше ее ростом.

Она взяла его за руку, и он не отнял руки. Он ждал, что она скажет ему, и сам хотел сказать ей какие-то умные, верные слова. Хотел — и не мог произнести ни слова.

Но она сказала сама. Может быть, не то, чего он ждал, но он понял ее.

— А ты уже совсем большой, — сказала мать.