— Нет, нет, — директор прижал к себе свою папку. — Слова человеческие не в силах выразить мои чувства…

— Полноте, — сказал отец.

Толе подумалось, что оба они играют в какую-то нехитрую, известную обоим игру.

Щелкнула дверца лифта. На площадке показалась Мария Михайловна.

Она сощурила близорукие глаза, узнала директора, с неприкрытым испугом воскликнула:

— Опять вы? Что случилось?

Отец усмехнулся мягкой, снисходительной к женским слабостям усмешкой:

— Моя жена в своем репертуаре…

— Что вы, — ласково заверил директор, — ничего не случилось, все в полном порядке.

Улыбаясь, прижимая к груди свою папку, он еще раз поклонился отцу и зашагал по лестнице вниз.

И по мере того как он удалялся, с лица Михаила Федорыча исчезало улыбчивое оживление.

Он первый вошел в столовую, сел на диван, утомленно откинул голову.

— Наконец-то! Словно гора с плеч…

Мария Михайловна положила на стол свой портфель, туго набитый книгами.

— Ты о чем? — спросила она.

— Вот уж не думал, что сумею написать, — ответил отец, — никак не думал.

Она села напротив него, сложив руки на коленях.

— Зачем он приходил?

— Все за тем же, — досадливо сказал отец, — ты же знаешь, графоманы — люди настойчивые.

— Ты ему все сказал? Все, как есть?