— Вечного ничего нет на свете, — говорит Лида.

Тертышный хмурится. Ничего вечного. Уже два года, как умерла Настя. А ему казалось, что без ее улыбки солнце померкнет.

— Разглядываешь, — улыбается Лида, — как новую копейку. А копейка уже не новая.

Тертышный опускает глаза. Не Лиду сейчас видел, а Настю. Те же глаза, та же задорная и чуть лукавая улыбка. Ничего вечного. Была Настя — нету. Иногда комок подступает к горлу. Душит. Стены душат, потолок вот-вот обвалится.

Ну и что? Стиснет зубы, выйдет на воздух. Ветер из-за Днепра повеет на тебя, словно живой водой окропит.

Сложил инструмент в сундучок, стукнул крышкой. Что поделаешь, Лида с одной стороны, внук — с другой… «Квартиру, — сказал директор, — оставим пока за вами». Спасибо! Решил так: весной опять сюда, потешиться в теплую пору в своем гнезде.

С улицы донеслось — гу-гу! Это Петрович сигнал подает. Ишь какая точность! Диспетчерская. Двенадцать ноль-ноль — и он здесь.

— Папа! — поморщилась Лида, — И на что нам эта прощальная экскурсия? Тысячу раз видели… Укладываться надо.

— Скажешь… — махнул рукой Тертышный. — Надо на все взглянуть. Когда еще соберемся…

И торопливо выходит. Скрывая недовольство, чтоб не сердить отца, Лида следует за ним.

Петрович стоит возле своего зеленого «Москвича». Блестит лицо, выдубленное солнцем и ветрами. Блестит круглая — ни волосинки — голова.

Тертышный с удовольствием толкает его в железное плечо. Петровича и десятибалльный шторм не качнет.

— Куда это ты отца тащишь?

Лида молчит.

— Поехали!

И с откровенной завистью он смотрит на несокрушимого Петровича. На работе и за рулем, на рыбалке и за чаркой — сам черт ему не брат. А годы одни. Но приходит к выводу, что ничего нет на свете одинакового, как и нет ничего вечного. «Не так его жизнь терла, как меня, Тертышного, — невесело шутит он про себя. — Нервы железные, вот что главное».

Да зачем об этом думать?

Машина катится по ровной улице-аллее. Все новое, все свое. И дома́ — от первого камня фундамента, и асфальт тротуаров, и эти деревья из маленьких саженцев, политых и ухоженных. Уже густыми кронами сошлись, ветвями друг друга касаются. Растут!

Улица выбежала на круглую площадь, где стоит Дом культуры. Машина полукругом обогнула огромную клумбу, а какой же пустырище был… И тут они с Настей руку приложили на субботниках-воскресниках. Розы, чернобривцы, сальвии. Еще и те голубенькие, что как лен цветут. Забыл, как и называется. Вдруг нахмурился.

— А клумба не полита! — сердито воскликнул Тертышный и погрозил кому-то кулаком.