Голубенко прикрывает за собой дверь, но его еще добрую минуту не замечают. Но вот четыре пары глаз обращаются к нему:

— Вам чего, папаша?

От этого «папаша» Голубенко передергивает.

— За чай мы рассчитались…

— Билеты получили…

Служебные обязанности он выполнил, что же еще?

— Послушайте, люди, — говорит Голубенко. — Вот вы впервые встретились, пробыли вместе двое суток и через час разойдетесь на все четыре стороны. И два дня целиком — где там! — еще и полночи — одно: карты, карты. Даже сейчас разговор о козырях, о червах-бубнах… Неужто вам нечего больше сказать друг другу? Неужто не о чем вспомнить? А что вы скажете людям, с которыми сегодня встретитесь, если головы забиты бубнами-трефами? Садитесь, прошу вас, помолчите, подумайте. — В конце у него вырывается с горечью: — У вас, наверное, дети есть. О чем же вы с ними разговариваете?

Сейчас кто-нибудь из четверых рассердится: «Кто вы такой? Что вам за дело?!»

Голубенко не ждет этих ненужных вопросов. И на споры у него нет времени. Он быстро выходит, закрывает дверь. Но она почему-то стукнула громче, чем следовало. Какой-то миг он прислушивается: загоготали как гуси или молчат? Но и прислушиваться некогда. Два шага, и он — во втором купе.

Мужчина и женщина, что уже больше суток едут только вдвоем, поворачивают к нему удивленные и раздосадованные лица. В глазах еще тлеет взаимная неприязнь, в воздухе не растаяли едкие слова, которые Голубенко вчера, проходя мимо, слышал не один раз. Они иногда, не обращая внимания и на его присутствие, терзали друг друга упреками. Но сейчас умолкли, ждут, пока скроется надоедливая тень, и тогда они снова добудут из своих запасов новые шипы.

Но тень не скрывается и даже заговорила.

— Так жить нельзя, — голос Голубенко проникнут печалью. — Я понимаю, бывают ссоры. Ссорятся иногда и те, кто любит друг друга. У вас другое. У вас не какое-нибудь там несогласие, а ненависть. Вы связаны ею, как колючей проволокой. И сколько это длится? Было время взвесить, подумать. Если не о себе, то о других. Злоба — что бурьян. Ветер разносит семя…

— Оставьте ваши проповеди! — Женщина блеснула налитыми злобой и все же красивыми глазами. — Это он… Он во всем виноват.

— Это она, она!.. — хрипло крикнул мужчина.

Но и здесь Голубенко не вмешался в спор.

У третьего купе стоят двое с чемоданами наготове. Этим Голубенко ничего не скажет. Они из тех, о ком забывают быстро и навсегда. Бесцветные глаза, бесцветная речь, хитрые замочки в голове. Такие выходят первыми, словно боятся, что кто-нибудь подберет ключи к этим замочкам. А кому нужны их секреты и мыслишки?