— Понимаю, — женщина поправляет очки, прячет тетрадь. — Большой и сложный вопрос… Он волнует и меня. Вы говорите: наука. Но есть очень важное обстоятельство. Мир расколот. Расколота и наука. Она может быть и носителем добра, и преступником. Она и всевидяща, и слепое орудие. Все зависит от того, кому служит наука. Мы с вами, ясное дело, имеем в виду наше общество и нашу науку. Много полезного приносит она людям. Но есть, как вам известно, еще одна сила. Жажда добра и справедливости. Именно тут возникает очень сложная проблема… Не кажется ли вам, что эти две великие силы — наука и мораль — работают как бы в разных ведомствах и в разные смены? Как их объединить? Как сделать так, чтоб вооружить каждого человека, непременно каждого, не только знаниями, но и стремлением жить творческой, исполненной высокой чести и достоинства жизнью?

— Вы у меня спрашиваете?.. — Голубенко удивленно смотрит на женщину. — Вы же ученый человек! Кто ж, как не вы?..

— Жаль, что мало времени, — сокрушенно качает она головой. — Но через неделю я снова буду ехать этим поездом. И непременно в вашем вагоне. Посоветуемся и, может быть, что-нибудь надумаем. Об этом должен думать каждый. Спасибо вам за вкусный чай, за все заботы.

Голубенко провожает ее взглядом и качает головой. По этому маршруту ходит столько поездов. А что, если ученая женщина сядет в другой поезд? С кем же он закончит разговор?

Времени уже в обрез. Голубенко видит, что не успеет высказать даже часть того, о чем думал ночью.

Не успеет. Так и уйдет, не услышав его слова, пассажир, который все доказывал своим спутникам, что никакой вины за ним нет: он спешил по важному делу, а его остановили посреди дороги — больная женщина, немедленно вези ее в больницу. Но ведь на это есть «скорая помощь»! Каждый должен делать свое дело. Он свое. Врачи и всякие там фельдшера — свое. Он спешил по важным служебным делам. Понимаете? Каждый делает свое дело. Так, скажите на милость, при чем же тут он, если «скорая помощь» опоздала?..

Лицо серое, мятое, растерянный взгляд…

Проходит Голубенко и мимо веселого пассажира, неутомимого рассказчика анекдотов, который, возвращаясь в купе после долгих обедов и долгих ужинов, каждый раз говорил: «Эх, папаша! Неплохо было бы всю жизнь проехать в вагоне-ресторане!»

Осталось последнее купе. С двумя парнишками, которые там ехали, Голубенко уже вчера поговорил немного, хотя нельзя сказать, чтоб разговор был удачный. Подметая купе, он отодвинул какой-то пакет, и оба вспыхнули:

— Как вы можете?! Ногой…

Голубенко насмешливо посмотрел на них: