Вдруг на рельсах, над нашими головами, возник запыхавшийся, с пятнами сажи на лице пожилой железнодорожник.

— Посадка! — закричал на всю степь. — Сейчас вас прицепят к санпоезду. Ну-ка бегом!

И тут же исчез как призрак.

Воспитательницы и няни засуетились, зашумели, подсаживая детей на крутые ступеньки вагонов.

Мои собеседницы поднялись последними.

Я невольно прошел несколько шагов вслед за ними.

— Здесь всегда такая жара? — спросила одна. — Здесь и зимой тепло?

А другая сказала:

— Здесь, видно, и льда совсем не бывает…

Я не был на Ладожском озере и уже, наверное, никогда там не буду. Но та ночь на Ладоге часто видится мне и теперь. Я вижу ее глазами детей, сидевших на насыпи у маленькой станции, мимо которой пролегла одна из наших бесчисленных военных дорог.

Мне видится та ночь наяву.

А иногда и во сне. И я проваливаюсь под лед.

3. ЧЕРНЫЕ СЛЕЗЫ

3. ЧЕРНЫЕ СЛЕЗЫ

Длинноногий эсэсовец шел в первой шеренге колонны военнопленных. Однако стремился выпятиться немного вперед. На четверть шага — но все же впереди.

А впрочем, какая там колонна? Толпа. Пленные еще по привычке брели в ногу, но шеренги изгибались, расстраивались. Куда девалась лихая, кичливая поступь?..

Брели хмуро. Серые лица. Водянистые глаза, исполненные овечьей покорности.