Поля подняла бледное, заплаканное лицо.

— Как тебе не стыдно! Сердце у тебя или камень? Мама, скажи ему.

И опять опустила голову, чуть не до колен.

Кузьминская закрыла ладонью глаза.

— Боже мой!..

— То-то и оно, что не камень, — проворчал Юра. — Переживай теперь… — Он остановился посреди комнаты, подняв сжатые кулаки. — Я ничего не знаю. Я всем скажу, что ничего не знал. Да и, в конце концов, сын за отца не ответчик.

— Ты и в самом деле не знал, — сказала Кузьминская, смешалась и после тяжелой паузы добавила: — И нечего было знать.

— А вдруг что-нибудь появится в газете? — ни к кому не обращаясь, спросил Юра. — Что тогда? Я скажу… Скажу, что это однофамилец, что я…

— «Я, я, я…» Ничтожный эгоист — вот кто ты, — не подымая головы, сказала Поля.

— Дети, умоляю вас… — простонала Кузьминская.

— Чего он?..

— «Чего, чего?..» Мне еще жить.

— А отцу? — сквозь слезы проговорила Кузьминская. — А Поле? А мне?

«Какое уж там «мне»! — подумала в горькой безнадежности. — Хоть бы детям не было беды».

Вздрогнула от холода.

— Верно, там открыто окно.

Юра заглянул в спальню:

— И там закрыто.

Кузьминская посмотрела на буфет, и все поплыло перед глазами. Вытерла слезы. Буфет стоял отодвинутый от стены. С распахнутыми дверцами, вынутыми ящиками. Пустой. Вся посуда, чайный сервиз, графины и рюмки, хрустальные вазы — все на полу. Как они высматривали, как искали!

В спальню не в силах была и заглянуть. Из шкафа все вынуто, переворошено. Постели тоже… Ковер снят со стены. А стену выстукивали. И в Полиной комнате осмотрели каждую вещь. На кухне. В туалете. Из стиральной машины выкинули белье. Недаром говорят: копаться в чужом грязном белье…