Один сидел у стола и писал, двое производили обыск. А еще двое свидетелей или как их? Понятые?

Кузьминская скорчилась от боли, от ярости. Каким хищным любопытством сверкали глаза дворничихи! Наверно, уже разнесла по всему двору. А сама? Гнусная спекулянтка. И лодырь. Раз в месяц помоет лестницу, а крика и брани на всю улицу. Второй свидетель или понятой, сосед-пенсионер, сидел грустный и с жалостью смотрел на детей. Должно быть, учителем был…

— О боже! — простонала Кузьминская. — Ведь я ему говорила: не води компании с Ходуном. Будь осторожен.

— Ах осторожен! — вскрикнула Поля. — Как это осторожен? Красть осторожнее? — упала головой на стол и зашлась в рыданиях.

Юра снова зашагал по комнате.

— Вылетел в трубу мой институт. Фьюить!

— А ты бы лучше учился! — со злостью крикнула Кузьминская. — На отцовские протекции рассчитывал.

— Ничего! И без института люди живут. Да еще как…

Он остановился возле матери, высокий, неуклюжий, в мятой рубашке и вытертых — до белизны — джинсах. Прыщавое лицо до смешного детское. Но теперь ей не было смешно.

— Мама, — прошептал он. — Ничего ведь не нашли. Ни здесь, ни в гараже.

Поля услышала.

— А что могли найти?

Кузьминская молчала. Поля бросилась к ней, вскинув дрожащие руки.

— Что-то спрятали? — В заглушенном вопле слышалась нестерпимая боль. — Где? У тети Гали? Где? Где? Пойди забери и отнеси куда следует.

— Ничего не спрятали и нечего относить, — резко оборвала Кузьминская. — Успокойся.

Юра плечом слегка оттолкнул сестру.

— Сядь. Ничего не нашли — значит, нет никаких доказательств. Все обойдется.

— Ой, боюсь, не обойдется, — вырвалось у Кузьминской. — Документы…

— Какие еще документы? — Поля испуганными глазами вглядывалась в поблекшее, как бы измятое лицо матери.

— Там… В конторе. Какие-то накладные. И эти… Забыла, как называются.