Как холодно. Кузьминская натянула плед на голову, только нос торчал. Так бы спрятаться, укрыться и ничего не видеть, не чувствовать. «Девушка Виталия!» Не забыть, как остро уколола зависть, когда услышала это. Совестно стало, но все-таки не могла перебороть инстинктивной вековечной женской зависти к большому чувству, которое самой — вынуждена была признать — было не суждено. «Как это гадко — завидовать родной дочери, вместо того чтобы радоваться вместе с ней. Я и радуюсь, радуюсь…» Но это говорил разум, а не сердце.

Неделю назад муж пришел с работы смертельно перепуганный. Его измятое лицо, суетливые движения вызвали в ней неожиданную для самой реакцию: гадливость. Преодолела это, как внезапный спазм тошноты, так как сразу же поддалась тревоге. «Ходун», — процедил он сквозь зубы. Позже, немного успокоившись, нехотя, выжимая из себя каждое слово, сказал, что у Ходуна большие неприятности, и хотя он великий мастер прятать концы в воду, но тут уж такая ревизия, такая… Затем он забормотал о накладных и еще каких-то бумагах, черт их знает, как они называются. Страх, потрясший ее, вылился злостью: «Я тебе говорила! Я тебе говорила — берегись Ходуна!..» Муж, который сразу непримиримо бросался в перепалку, на этот раз не проронил ни слова. Выглядел побитым щенком. А такого и ругать неприятно.

Могла ли она думать, что так повернется? Боялась, правда, что будут неприятности. Но ничего похожего и в страшном сне не могло присниться. Обыск в гараже, обыск в квартире… Однако надеялась, что этим все и кончится. Потреплют языками, по всему дому пойдут вонючие сплетни. Но когда услышала жестко сказанное мужу: «Вы арестованы, поедете с нами», — еле на ногах устояла.

Хорошо, что Поли не было дома. Могла бы крикнуть на производивших обыск: «Как вы смеете!..» Могла бы броситься к отцу: «Что все это значит? Скажи, что ты ничего подобного не делал, скажи…»

А Юра был дома. Небрежная поза. Руки, сложенные на груди. И неуважительные взгляды в сторону непрошеных гостей. Вот-вот бросит свое мальчишечье-задиристое: «Что? Пришли мозги пудрить?..» Еще и нахально спросил, когда уходили: «А я могу пока что пользоваться машиной?» Крикнула: «Юрка!» Дать бы ему пощечину. То же желание прочитала в глазах у того, кто так тщательно делал обыск. Презрительно смерил глазами и бросил сухо: «Гараж опечатан».

Как холодно! Тихий стон вырвался у нее вместе с детским желанием, чтоб случилось чудо. Согласна была на адские муки, только бы перечеркнуть и заново прожить два минувших года. Молила неведомо кого повернуть время, как поворачивают часовую стрелку. Всего только на две черточки. Любой ценой. Пускай тяжелая болезнь. Пускай голодные дни, лишь бы без этого бремени на душе. Впервые в жизни ужаснулась от мысли о необратимости времени. Заглянула в пропасть и почувствовала, как глубина дохнула холодом и потянула к себе.