— Упрямится, — сказал комиссарий. — В ошибочных мыслях неисправим. Отвести к тем.

Старик опустил голову. И вдруг Христос сам почув­ствовал, как тяжело, со свистом, он дышит, почувствовал теплоту нагретой рукояти корда. Он осмотрелся, словно обморок только что оставил его.

Они оторвались от всех. Рядом с ним стоял пузатый Фома, сжимая саблю. Рядом с Фомою — иудей, Илияш, ещё пара апостолов. А напротив них стояло несколько десятков латников с копьями и мечами. Маленькая толпа медленно исчезла перед глазами Христа. Он шумно вздохнул.

— Ничего не сможем, — тихо произнёс он. — Ровно ничего. Отойдём, Тумаш. Помолись ты свое­му Богу, Иуда, а ты, Фома, своему. Может, мы вымо­лим проклятия на их головы и на всю эту паскудную жизнь.

Они отошли на старое место, чувствуя, что они — как побитые псы. Комиссарий, видимо, заметил их де­марш и сказал громко:

— Напоминаю жителям, что при попытке освобождения еретиков деревню сожгут, а жителей отдадут святой службе... Следующий!

Подвели бабу. Не связанную. Стояла она независимо. Комиссарий, по-видимому, спешил закончить суд.

— Обвиняют тебя, что отбирала у коров молоко, воровала тёплые закаты и насылала красные, пророчествующие ранние зазимки.

— Иди ты знаешь куда, поп, — возмутилась баба. — Если я и виновна в чём, так разве в том, что репа моя крупнее, чем у жены оговорщика, святой курвы Теодоры.

У Христа потемнело в глазах.

— Стоимость крупной репы, — сказал он.

— Дьявольской силой, — комиссарий держался за эти слова, как пьяный за забор. — Ясно. Отведите... Следующий.

Следующий, молодой человек, был настолько из­мождён пытками, что едва шёл. Монахи попробовали было поддержать его под руки — он брезгливо оттол­кнул их.

— Убийство клирика, — напомнил комиссарию писец. — Жена очень верующая.

— За что убил? — спросил комиссарий.

— Дело не твоё, козёл, — ответил подсудимый.

— Т-так, — продолжил комиссарий, видимо, по­считав, что в этом случае надо дать какие-то объясне­ния. — А между тем существует закон, принятый ещё при понтификате Стефана Восьмого, запрещающий таким мужелапам, как ты, сразу хвататься за пест или цеп. — Он поднял палец. — Знай! «Миряне не имеют права никогда обвинять священников, даже если поймают их со своими жёнами или дочерьми. Верующий должны в таких случаях думать, что клирик пожелал дать их близким благословение в более тёплых, сердеч­но-дружеских и интимных обстоятельствах...» Н-ну? Что скажешь ты теперь?

Лицо молодого мужчины было бледным.

— Дай я по голове за это обычному человеку, coседу — копный суд судил бы за «драку из ревности». Но дай за это заступнику перед Богом, властелину — и вот вы начинаете говорить то, что говорили мне на дыбе. Уже не драка, уже «избитие полезного для церкви человека, блаженного деятеля ее». И тогда суда нам, простым, нету, кроме смерти. Уже мы сделали это, ибо мы «в сговоре», ибо «нарочно хотели убить», ибо «еретики и схизматики диссиденты подстрекали нас». Уже мы «заговорщики, чернокнижники, враги и повстанцы, доносчики и шпи­ки». Суд лишь для нас, а вы — без суда... И вот я подумал, а почему так? И если нету на вас суда Божьего и человече­ского, так не я ли — суд? Может, кто-то другой подумает, прежде чем безнаказанно грабить и насиловать.