— Спешил, отец мой.
— Дай мне, Селим, — попросил старый хан.
Сын отбросил потник со спины своего вспененной коня, достал из-под седла тонкий и большой, ладони на четыре, ломоть сырого тёмного мяса. Протянул.
— Ты всегда подумаешь об отце, сынок.
— А как? Три дня и три ночи сидеть тут и не видеть этого в глаза.
Конина была вкусной. Вся измочаленная и отбитая за день скачки, тёмная от хорошего конского пота и пропахшая им. Нет на свете лучше запаха, чем запах конского пота — это знают все... Хан ел.
— Садись, сын. Ничего нету вкуснее под небом аллаха такого вот мяса. Натрудится за день. Пахнет полынью, степью возле голубых холмов, где пасутся наши табуны.
— Пища для мужчин, о мой отец.
— Так вот, говори, Селим-мурза.
Молодой словно омыл ладонями лицо. Мягкая, кошачья грация была в неспешных его руках.
— Край богат, о отец. — Губы его, когда он заговорил, сложились словно для поцелуя. — Но в простых хатах, как всегда тут, можно брать разве одних лишь рабов. И они покладисты, ибо позволяют своим муллам, даже не воинам, брать у себя почти всё... Живут тут белорусы, немного иудеев и даже татары, взятые в плен ещё во времена Бату и позже.
— Этих уничтожить, — сказал хан. — Убрать с этого света. Это будет лучше для них. Магометанин, по закону пророка, должен отдавать преимущество смерти перед пленом. Они уж не мужчины.
— Грех.
— Заставь их убивать неверных. Потом неверные убьют их. Тогда наши попадут в рай за убийство христианских собак, а христианские собаки пойдут в эдем к своему Богу, ибо тот повелел им уничтожать неверных.
Марлора засмеялся от своей шутки.
— Всем будет якши.
— Всё золото имеют они в их мечетях. Хорошо это сделали они для нас... Стража пьёт. Ханы — скорбны головою.
— Ханы у них всегда толоконные лбы.
— Крепости недосмотрены. Очень просто будет пройтись поступью гнева и ужаса по ковру их покорности, превратить их землю в пепел отчаяния и разметать его нашими арканами.
Марлора оторвал кусок мяса и запихнул его в рот сыну, который прижмурил для этого глаза и по-гусиному вытянул шею.