Всего через два дня этот самый грохот нестерпимо рассыпался над домами и улицами Городни. Нестерпимо, хотя тут его извергали всего два барабана и с десяток бубнов в руках стражи.

Звук был нестерпим, потому что большая, мёртвая тишина стояла на заполненных народом улицах города.

Шли посланцы от крымчаков, а это означало, что и сама орда где-то тут и уже льётся кровь, лязгают, бряцают мечи, свистят арканы и вопль стоит в воздухе.

С ужасом смотрели на чужаков дети, с беспредель­ным отвращением женщины, с гневом — ибо кто же их когда-нибудь звал на Белую Русь — мужики и мещане.

Правда, татар заставили спешиться ещё на Малой Скидельской, но им оставили всё, даже бубны. И вот по­бедные, варварские звуки чужой музыки, той которую пограничные люди слышали во сне даже ночью, оглашали Росстань, потом Старую улицу, потом Старый рынок. Никто не предупредил о появлении крымчаков ни раду, ни даже духовный суд, как раз сидевший в дворцовой церкви, в первом восточном нефе замка. Татарин прика­зал тысячнику Корниле не тянуть часами и днями, если не хочет, чтобы его тысяча встретилась с тьмою, а сразу вести его «к властелинам». Иначе будет хуже. Каждая ми­нута — лишнее сожжённое село.

И Корнила решил вести мурзу на свою ответствен­ность.

Ударяли, грохотали бубны. И шёл с развальцей впе­реди своей дикой обликом стражи посыльный татарин. Ноги в сапогах с загнутыми носами уверенно попирали землю. Одна рука — на эфесе, вторая — баранкой на ту­гих витках аркана. Голова закинута, глаза смотрят сверху вниз. И нагло, высокомерно усмехается рот.

Лишь однажды выдержка изменила ему. Увидел зо­лотые кисти рук и длиннющие усы Тихона, и они так по­разили его, что он засмеялся и ухватился за них, словно ребенок за игрушку.

— Хор-роший баран. Мой будышь!

Друзья бросились было на крымчака. Гиав развернулся, чтобы ударить. Вестун поднял молот. Но тут замковая стража, сопровождавшая посланцев, выставила копья и гизавры.

— Вы что, хамы? — спросил тысячник. — Посла?!

...А знаменитый городенский синклит сидел между тем в северном притворе дворцовой церкви и ничего не знал о неожиданной «радости», которую готовила ему судьба.

Перед почтенными и благородными рясниками стоял гонец, запыленный до того, что казалось, словно он всю жизнь до сих пор прожил на мельнице. И вот его вы­тащили оттуда и, кое-как почистив (недоставало време­ни), послали с поручением.

— Надо похвалить вашу службу, — очень тихо обра­тился Лотр к Флориану Босяцкому. — И как ваши голуби?

— Прилетели, — мрачно ответил проиезуит.

— Интересно, — продолжал Лотр. — Интересно было бы знать, почему вы посчитали лучше ввести нас в обман насчёт того, что всё хорошо, оставив при себе ве­сти о событиях в Новагродке, о попытке помешать святой службе, о том, что исчез генеральный комиссарий и что в исчезновении этом, возможно, тоже виновны они? Наконец, о последних событиях... Это была ваша идея с голубями?.. Вы что-нибудь употребили?