Как буй тур, он промчится вихрем,

На скаку остановит коня.

Ах, зачем он всё грабит мнихов,

И не схватит монашку, меня?

Взять бы его в руки, в обнимки, и не выпустить, пока не придёт конец света, пока не рассыплются земля и небо и не останутся они одни в пространстве, где нет ни мрака, ни света.

Теперь пели и мужские голоса. Они изменили бег песни, и она звучала даже угрожающе, словно в топоте ко­пыт неслыханное нашествие летело на бедное человеческое сердце, которое и без того совершало последние удары.

Окликну — и он прискачет с мечом,

Он бросит хаты с зари,

За его прекрасным белым конём

Сотня всадников спустится с грив.

Как архангел, придёт он к этим стенам,

Затрубит — и падут они.

И пускай тогда моё сердце сгорит,

Пускай моё сердце сгорит.

«Любимый, — молча молила она. — Наклонись, об­ними, мне уж нельзя. Даже грубость, лишь бы не равнодушие. Я уж больше не могу жить без этой моей любви, без этой печали».

Ещё мгновение, и она сказала бы это вслух. И кто зна­ет, чем бы это закончилось. Потому что она любила, а он уж несколько недель назад поверил, что никого не найдёт и что дочь мечника действительно не изменила ль ему.

Но в это время мягкие вечерние сумерки прорезал многоголосый девичий визг и крики.