— Торговлю подрывал! — горланили слюнявые пасти.
— Лжеучитель!
— Вервием гнал нас из храма!
Приблизительно посередине Старого рынка горел небольшой костёр: какой-то затейник заранее готовил главную часть спектакля. Братчик приближался к этому костру и улыбался своим мыслям. Он видел дальше их. В глубине времён видел за этими звериными пастями гордый и справедливый человеческий рот. И он улыбался.
— Смеёшься? Может, корону хочешь?
Красавец верзила с мутными от возможности покуражиться глазами рвался сквозь стражу, которая не слишком и держала его. На вознесённых в воздух клещах светилась вишнёвым цветом железная корона.
— Н-не держите м-меня! — пена валила из губ красавца.
Он поднял клещи, он ещё не опустил их, а волосы на голове у Юрася затрещали... Бургомистр Юстин ударил верзилу ногою в пах, и тот сложился пополам. Корона покатилась под ноги гурьбе, раздался вопль обожжённых. Стража бегом тащила Юрася к гульбищу ратуши. Юстин пятился за ними с кордом в руке:
— Люди! Вы мне верили! Много лет правил я вами по правде... где мог. Винюсь, беда моя в этом. Но я старался спасти каждого из вас, свиньи вы паршивые, хоть и не всегда это удавалось. Ну что вам в этом человеке?!
Гурьба ревела и рычала. Кучке людей едва удалось прорваться сквозь неё на гульбище ратуши. Юстин не знал, что всё это видят из замкового окна Босяцкий и Лотр.
— Глас народа — глас Бога, — прокомментировал Лотр.
Иезуит улыбнулся и поправил его:
— Глас народа — глас Бога из машины.
Бургомистр знал, что ярость, пускай и животную, надо сорвать. Сделал незаметный жест начальнику стражи. Через несколько минут два латника выволокли на гульбище скованного расстригу, пророка Ильюка.
— Возьмите пока этого! — крикнул бургомистр. — Этот проповедовал лживо и наушничал.
— Ты нам пескаря за сома не подсовывай! — лез по ступеням на гульбище, грудью прямо на острия копий, хлебник.
Юстин склонился к нему:
— Доносил! Его старанием много кого убили... Твоего, хлебник, брата, Агея...
— Ильюк хлебом за мой счёт никого не кормил, — безумно кричал хлебник. — Плевал я на его вину! Наушничал?! А кто не наушничал! Агею же так и надо! В вере колебался! В ересь жидовствующих броситься хотел! Поместья, имущество церковное осуждал, делить хотел! Времен апостольских им возжелалось!
Бургомистр стремился перекричать народ. Иссечённое шрамами, отмеченное тенью всех развратов, суровое страшное лицо налилось кровью.