А эта гора да последняя...

Коня ведут. Конь спотыкается.

Моё сердечко да разрывается.

Песня

Братчика подвели к подножию Воздыхальни и сняли с него крест.

Подавшись вперёд, дожидались люди Вестуна. Суровыми были их лица, мрачными и решительными — их глаза, но никто не видел этого за капюшонами.

Крест потащили на вершину холма, где подручные палача уже копали яму. Летела оттуда и рассыпалась по склонам жёлтая земля. Христос стоял и тяжело дышал. Глаза были закрыты. Толпа молчала. Когда смерть совсем близко — даже у врагов появляется какое-то подобие уважения.

Люди стояли так тесно, что если бы кто-нибудь упал в обморок, он так бы и остался стоять на ногах. Соседи не дали бы упасть.

Рыбник стоял в этой толпе и совершал странное дело: держал во рту огромного копчёного леща. Вытаращенные глаза безучастно смотрели куда-то. Сверли­ли толпу, отдаляясь от этого места, Тихон Вус и Фома. Ухмылялись злобно...

— Ты вот что... — шепнул Тумаш. — Когда станем на удобное место, когда подам знак — прикрой меня плащом. Буду стрелять...

— Фома, — отозвался Вус, — мучиться как он будет, ты понимаешь? Ты представь...

— Нет, — бросил Фома, догадавшись, о чём творит друг. — Не сумею. Не поднимется рука. На него не под­нимется рука... Но уж другим...

— Знаю. И у меня не поднялась бы.

Какой-то старик, из любопытных, тем временем всё заглядывал и заглядывал в лицо рыбнику. Крепко удивлялся. И наконец отважился, обратился к странно­му соседу:

— Закусываешь, милок? И вкусно, наверное?

Рыбник молчал.

— Видите? — обратился дедушка к соседям. — Молчит, чудак. Чего молчишь?

— Да он, пожалуй, сконча-ался! — догадалась ка­кая-то тётка.