Народ шарахнулся, разжав круг. И тогда рыбник упал. С размаху. Всем телом.

— Поработали, — буркнул Фома. — И ещё пора­ботаем. Я бы вот так целый день ходил и тюкал. Изверг умнеет — мёртвый.

Они приткнулись за одним из контрфорсов. Фома стал за спиною Вуса. Прямо перед ними была Воздыхальня, а немного дальше — гульбище.

...Дыхание хрипло вырывалось из горла у осужденного. Кровь и грязь капали на одежду, подсыхали коркой на лице. Воспалённые глаза прищуривались от палящего, нестерпимого солнечного света. Чем-то, словно молотом, грохало в уши и череп. Плыли перед глазами слепяще-зелёные и багряные круги. Бронзово-зелёные огромные мухи кружились над лицом, над рассеченной головой, около потрескавшихся губ.

Босяцкий на гульбище усмехнулся. Он был опытен. Он видел, что Христос, что враг вот-вот упадет.

— Эй, лже-Хрисос! — крикнул он. — Попей!

И бросил с гульбища баклагу. Стражник ловко поймал её в воздухе. Увидел глаза Босяцкого и, с пониманием дела, опустил глаза.

— На, — протянул, не выпуская из руки.

Юрась облизнул губы. И тогда стражник хлестнул из баклаги ему в лицо. Братчик закрыл глаза. С волос, с лица плыло, смешиваясь с грязью и кровью, красное вино. Губы Христовы затряслись.

Бекеш смотрел на это и сжимал кулаки.

— Паршивые свиньи, — шептал он. — Аксамитные коты. Кожаны! Какая мерзость!

А вокруг нарастал и нарастал хохот. Шутка понра­вилась лучшим людям. Толпа хохотала. И лишь ребёнок на руках у какой-то женщины надрывался в неслышимом среди хохота плаче.

Корнила смотрел на ребёнка. Несмотря ни на что, он любил детей, ибо они были совсем слабы, и не мог выносить, когда они плачут. Кроме того, он много пережил за послед­нее время. И вот он стоял и смотрел, и даже стороннему гла­зу было видно, как что-то шевелится за этим низким лбом.

Он не сказал ни единого слова. Он просто взял стражника своей страшной ручищей за шею, немного сжал и, без всякого выражения на лице, стукнул лбом о поленницу брёвен. Этого оказалось достаточно: стражник лежал не­подвижно. Корнила махнул рукой и пошёл к гульбищу.

Странно, эта обида и этот хохот словно вернули Христу силы. Минута слабости держалась недолго. Когда перестали дрожать губы, он раскрыл глаза.

— Босяцкий! Лотр! Комар! — Голос звучал хрипло и шершаво и вдруг словно прорезался, затрубил, загре­мел: — Вы — антихристы! Вы — гниль! Я умру! Я вызываю вас на суд Божий. Месяца не пройдёт, как мы встретимся. Месяца! Месяца! И тогда будете пить свою чашу вы!

Угроза была ужасающей. Хохот словно отрубило. И в тишине, упавшей внезапно, послышался мелодич­ный короткий звук, словно кто-то тронул струну.