Подошел Василий, разрешения подсесть к столику попросил.

— Садись, стопку выпьешь, гостем будешь, — ответил Тихий.

Выпили по стопочке, селедочкой заели. Налил Тихий по второй, но пить не стал, а заговорил:

— Был у нас, Адеркин, случай такой. Года три-четыре назад, не боле. Может, с «шарманки» у горна, как многие иные, начинал он свой путь, а скорее, поначалу робил нагревальщиком заклепок или там ковалем хорошим, только поставили вдруг его мастером на целую смену. Молодой совсем. Не слыхал такого — Грабов ему фамилия?

— Это что уволили с завода без объяснения причин? Среди мастеров такое редкость. И правда, Грабов вроде. Ну да, Грабов, — не без тайной гордости за такую осведомленность вымолвил Василий. — Уехал он с квартиры, исчез из поселка…

— Ну-ну. Верно, о нем ты и слышал. Так вот, горячая у нас, брат, работа — с металлом огнедышащим. А металл, сам знаешь, что твой хамильон: миг один — и в новый цвет перекрасился — черным, грязным в печь забросишь, на глазах порозовеет, покраснеет, синим отблеском сверкнет, ан — уже белый, словно молоко в кругах мороженое, а схвати его, окуни в воду — и попали снова цвета от розового до соломенного, или, как еще называют его, цвета побежалости. Таков металл. И над ним один хозяин — рабочий человек, мастер своего дела. Он по цвету знает, когда и на что тот годится, — когда вязок и ковок, когда хрупок, но тверд.

Василий заерзал на стуле. Тихий заметил и сказал:

— Знаю, что видел ты это все и сам, говорят, деду своему помогал кузнечить.

— Откуда только, дядя Егор, вы столько обо мне знаете? — невольно вырвалось тогда у Василия. А продолжал вдруг озорновато: — Сказка ль, быль, но — в них есть прок, добру молодцу урок.

— Ты, брат, с перчиком. Ну что ж… да это, пожалуй, и неплохо. Давай опрокинем по стопочке для прояснения мозгов, — улыбнулся Тихий, поглаживая усы.

Но Василий отказался:

— Не захмелеть бы — разве что перед уходом рюмашечку, чтобы на улице разветрило. Мне в ночную ноне.

— Ну как хошь, — явно в лад пареньку ответил Тихий. И словно бы и не прерывал рассказа, продолжал: — А люди какие? Распинается иной из начальников. Он тебе и о вере православной, и о народе, и о благодетеле всея Руси, вестимо, ввернет к месту да и о щедрости его меньших братьев — акционеров не забудет. Стоит тот златоуст благостный, весь розовощекий, прямо аленький цветочек.

Слушает со вниманием Василий. А вот куда мудреный дед разговор клонит, к чему выведет, видно, еще никак ухватить не может. Но пришлось сделать вид, что этой растерянности молодого собеседника он вроде бы и не заметил. Так же негромко, как и раньше, продолжил свой рассказ: