— Не серчай, батяня, встретимся на Волге! — крикнул стервец, еще с вечера улепетывая из дому.

Ну, дай-то бог, и без него неплохую мирскую компанию удалось собрать Константину Никаноровичу. И вот, уже поддав слегка из зеленых бутылок с сургучными нашлепками царской монопольки, сидят они, расстегнув пиджаки и жилеты, распустив ремни на портах, освободив шеи от косых воротов.

Слегка захмелел и мастеровой из модельной Федор Иванович Петухов, которого нонче дружки-собутыльники прямо в глаза кличут попросту Грач.

— Наливай, ребята, настала моя пора: весна ить, а грач, бают, птица-то весенняя, — отшучивается тот.

— Знаем, что ты есть за птица, — с издевочкой пищит его дружок по водочке и цеховой начальник Маруся, что слывет в дирекции среди самых благонадежных и усердных.

Агафья в разговор не ввязывается, любуясь исподволь и раздольным половодьем, и ясным, очень чистым — без гари и дыма — небом: завод не работает, и даже котельные потушены, остывают для ночного восстановительного ремонта.

Мимо прошел Григорий Борисов под руку с сестренкой, хозяйкой знаменитой школы кройки и шитья. Они приостановились возле честной компании.

— День добрый, господа! Приятного аппетита! — значительно произнес Григорий Иванович, сняв шляпу и раскланиваясь.

И вдруг выхватил платок и, повернув голову в сторону, плотно зажал им рот, борясь с неожиданным приступом чахоточного кашля, который, как всем показалось, выворачивал всю инженерскую душу наизнанку. Маринка заставила брата опуститься на траву. Она увидела на его платке густые кровавые пятна. К Борисовым подбежала Агафья Пантелеевна. Вдвое сложив свой шерстяной полушалок, она разостлала его на траве. Сверху вместо изголовья пристроила пустую плетеную кошелку. Вместе с Маринкой они на платок уложили Григория. Кашель понемногу стал утихать. Вскоре с лафитником, до краев наполненным водкой, подошел Константин Адеркин. В другой руке он держал кусок ржаного с салом и соленый огурец.

— Ты, Иваныч, крепись, дорогой! За второе спасение мово Василия век тебе и сестренке твоей обязан. Не погребуй, испей лекарства мужицкого да хлеба с сальцем прикуси, хрустни огурчиком. Верь, сразу полегчает.

Трудно еще было Григорию. И все-таки слабая улыбка осветила его лицо, а руки неуверенно потянулись навстречу адеркинскому лафитнику. Бывает же такое! Думая из вежливости лишь пригубить, он влил сразу все, глотнув так, что аж горло опалило, И спазм исчез, как будто его и не бывало.

Григорий поднялся с платка, стер со лба и шеи холодный пот, глубоко вздохнул и аппетитно хрустнул огурчиком.