К утру Василий был торжественно изгнан обеими девами. Не заходя домой, он раньше всех из командиров-дружинников по росному холодку вынужден был отправиться в лес на сборный пункт.

Там он первым и встретился с Прохором Сочаловым.

Василий не утаил своей проделки от командира и еще раз получил заслуженную выволочку.

— А в принципе, — продолжая строго смотреть в виноватые глаза Василия, сказал неожиданно Прохор Сочалов, — это, брат, здорово у тебя получилось. Есть в тебе жилка неподдельного лихого разведчика. Врага надо уметь ошарашить, и тогда бери его хоть голыми руками.

Василий молчал. Перестали ругать его за дурость, и на том спасибо.

Но Прохор не унимался:

— Ишь ведь! Бертолетова соль. Говоришь, синим светом горит и ты в саване вроде бы как покойник? Здорово это, брат. Ай, здорово! Придется тебе, герой, попытать, как твоя затея на казаков действует. Они в чертовщину всякую более твоей девы верят.

И Прохор рассказал Василию, что в городке у них скоро появятся уже посланные аж из самой губернии казаки.

— А как узнали? — не стерпел, полюбопытствовал Васек.

— Тю-ю, да ты, брат, или память потерял? — ехидным вопросом на вопрос ответил командир.

— На память свою вроде бы и не жалуюсь! А при чем тут она?

Строгим и проницательным взглядом словно бы насквозь прошил Василия командир. В глубине его карих глаз скакнул какой-то чертик, да темные брови вдруг так изогнулись, что над глазами появился точно такой же, только много больше и длиннее, чем усы, треугольник рыжих густых волос.

И вдруг Прохор от души, по-юному, как это и подобает человеку сильному, властному и решительному, расхохотался.

Василий терпеть не мог, если кто долго сам куксился или прорабатывал других. Настрою его души отвечал именно такой жизнерадостный, может, и грубоватый малость, а другому и обидный, смех человека, знающего себе немалую и верную цену. За эту независимость и большую самостоятельность в действиях и поступках он давно преданно, по-братски, если не по-сыновьи, хотя и старше-то Василия был командир разве что на пяток лет, любил Прохора Сочалова.

— Эх ты, дубина стоеросовая, — продолжая смеяться, заговорил командир. — А кто ночью к исправнику мимо часового под окна его конторы лазал?

— Ну, я! — сказал было Василий. И тут его осенило. — Неуж это наш аппарат задействовал, перехват дает?

— Дает, брат. И надежно.

Стали подходить командиры иных подразделений дружины.

На поляну из глубины леса (все направлялись сюда по установленному для конспирации порядку кружным путем) вышел улыбчивый, гладко выбритый Гурий Кисин, а с другой стороны появился словно бы невыспавшийся, поеживаясь от утреннего холодка, Андрей Ефимов. Его энергичное молодое лицо с легким приятным загаром и курьезно вздернутым носом было полно неожиданных контрастов. Глаза смотрели упрямо, будто сверлили, но были при этом очень спокойны, физиономия вроде бы круглилась, как и у Гурия, но подбородок разрушал эту округлость неожиданной заостренностью. Одет он был подчеркнуто скромно. Косоворотка плотно облегала мускулистое тело, а плечи были узковаты, грудь впалая, и весь облик его был далек от демонстрации мощи, и здоровья. Широкие мозолистые руки с въевшейся в морщинки ладоней и под обкусанные грубые ногти давно не отмываемой трудовой грязью никак не совмещались с чистым, нежным лицом, украшенным щетинистыми, нафабренными усиками. Встрепанная шевелюра сильно опрощала его в общем-то интеллигентное лицо.