Д и д р о. У каждой эпохи есть свой особенный дух. Дух нашей эпохи — дух свободы. Если люди хоть один раз гордо взглянули в лицо небесного величия, они скоро встанут и против земного.

Дидро уходит со сцены, и тут же появляется Сидоряк в роли  Р у с с о.

Р у с с о. Мы приближаемся к кризису и к эпохе революций.

Уходит Руссо, и свет падает на центр сцены. Лицо Царя искажено страхом и гневом. Он кричит:

— Арестовать всех! Связать! Повесить! Расстрелять!

В это мгновенье где-то совсем близко раздается выстрел, долго раскатывается эхо. И снова выстрел. Царь в отчаянии хватается рукой за ворот своей одежды, резким движением разрывает его и обессиленный падает в кресло. У него вид сумасшедшего. Придворные в страхе отстраняются от него. Вбегает стражник, сообщает:

— Ваше величество, в столице беспорядки.

— Повелеваю прекратить бунт!

— Это не бунт, ваше величество, это революция.

Царь отсутствующими глазами смотрит вокруг. Придворные, толпясь, толкая друг друга, в панике бегут со сцены.

Отец Малы, олицетворяющий буржуйскую жадность, шныряет по опустевшему дворцу, набивая карманы и засовывая за пазуху всякие мелочи.

И сегодня в этой сцене Антон Петрович увидел еще более выразительное, нежели тогда, когда он работал над драмой, свое, давно волновавшее его. Образ человеческой жадности и бездушия…

Это была необычная жадность человека, высмотревшего щелочку для личного счастья, которую искал всю жизнь. Он уже исходил весь белый свет, ощупал все уголки, как заядлый курильщик собственные карманы, но нигде не находил ни крошки, даже под ногти ничего не попало, не наскреблось. И когда был уже в полном отчаянии, неожиданно попала ему в руки корочка хлеба: женил его хозяин-мясник на своей порченой дочери, отдав за нее часть своей собственности. Вот к этой части он и привязал намертво свою жизнь, как к железному пруту, который должен был держать его на виду у всех людей. Расширялась лавочка — копейка к копейке, и душа вырастала — устремлялась к злому, к беде, хотя самому казалось: к добру, к счастью.