— Взяли мы, дочка, твою судьбу за рога, — хвастался, когда был в хорошем настроении. Правда, такое с ним случалось редко — он был по натуре своей человеком молчаливым и хмурым.

— А разве у судьбы есть они — рога? — спрашивала девочка, еще не зная жизни.

Дети рождаются от природы добрыми, и в их мире каждая вещь имеет прямое назначение: рога — чтобы колоть, хлеб — чтобы его есть, цветы — чтобы ими любоваться… Им еще недоступна мудрость злого опыта, где хлеб служит для того, чтобы замучить голодом, доброе слово — чтобы обмануть, клятва в любви — чтобы ославить…

Отец Василинки из года в год богател в своих прибылях, все более горбился, клонился к земле под собственной тяжестью: его незаметно засасывала жадность. Смерть жены, доброй и тихой, доконала его в этом смысле окончательно, потому что больше никто не мешал ему быть самим собою — безгранично жадным. И все более и более мир его интересов суживался, сматывался в клубочек, как малый щенок на сильном морозе. Вне собственного хозяйства для него было все чужим, с которым он должен был неустанно воевать. С годами приобрел даже походку атакующего: пригнулся, подался вперед, надвигал на глаза шляпу, чтобы замаскироваться.

Это была трагическая и комическая фигура. В ней гиперболизованно собрались уродства изувеченного собственностью человека. И все свелось к какому-то символическому образу: торговец. От мелкой торговли мясом в тесной лавчонке до торговли любовью дочери, ее счастьем.

Нацеливаясь на что-то весьма серьезное, Антон — еще начинающий автор — записал тогда в ученической тетрадке:

«Он меня встретил весьма неприязненно. Но на иное я и не рассчитывал.

— Ну! — подтолкнул мою нерешительность.

— Отдайте мне в жены Василинку.

— Ого! Как это так — отдайте? — поднял над столом голову мясник. — А цены не предлагаешь?

— Любовь не выторговывают! — выпалил я.

— Ты же не о любви говоришь, а просишь отдать тебе дочь.

— Она не товар! — Я говорил такую правду, что не мог не волноваться.

— Все имеет свою цену, парень. Моя дочь мне дорого стоила. Я ее учил, кормил, одевал…

Василинка при этих словах вскрикнула: «Отец!» — и выбежала из комнаты.

Это меня еще больше подтолкнуло. Я в оскорбительном для него тоне сказал, что он все хочет пропустить через свою лавочку, все перемерить деньгами, что все это отвратительно…»

Неопытный юноша с петушиным задором читал старому пройдохе лекцию о высоком призвании человека, ссылался на мудрости, почерпнутые из книг, а тот глушил чистый голос доводами убежденного собственника: кто платит, тот берет товар, а кто не имеет чем платить, пусть умирает. Все равно всем не хватит, и кто-то должен умереть. А почему бы среди этих умерших не мог оказаться он, Антон? («Мы с детства дружим с Василинкой, мы любим друг друга».)