Соседи по палате посмеивались:

— Не пори глупости, дед. С одной рукой лез на дерево и пугало затащил наверх? Сам ты пугало, мэй.

— А я его в зубах держал… — невинно моргал глазками Кофэел.

Соседи смотрели как на конченого человека:

— Какие зубы, родимый? Тебе и те плацинты не прожевать, что он принес, засохнут скоро…

Старик просил достать сверток, его быстренько разворачивали и начинали пировать. Домашние запахи отбивали больничный дух в палате — жареный цыпленок, плацинты с творогом и зеленью…

— Знаешь, что надо говорить, дед, — парень с аппетитом уплетал теплую плацинту. — «Уважаемые судьи! Пока я взбирался на дерево, чтобы распугать грачей, которые нацелились клевать колхозное добро, майскую черешню, они, эти чертовы птицы, перелетели на другое дерево и на меня ноль внимания. Хоть я человек старый, но, видя наглое расхищение колхозной черешни и что птицы меня не слушаются, выругался, замахнулся кулаком… а поскольку в наличии всего одна рука (другую потерял в борьбе с фашистами) и негодование, меня постигшее, оттеснило чувство самосохранения, то и сорвался с ветки, как бревно. Хоть я и сторож, ружья при себе не имею…»

Дед Тоадер мрачнел:

— Ешьте, ребятки, на здоровье… только смеяться не надо. Не смейтесь над Георге, вы же едите сейчас наше примирение, наше с ним согласие. Не простит его закон, пройдет, как коса над бутончиком — вжик! — и нету Георге. Я всегда опасался много смеяться, и ему сказал: «Не смейся, это плохо кончится». А он подшучивал надо мной, как и вы, говорил то же самое: «Какой из тебя сторож без берданки? Не сторож, а пугало для птиц и зайчат, надо тебя на черешню посадить!»

Я не спорил, только спросил: «Георгицэ, зачем уродовать пугалом прекрасное дерево? Тебе мало, что сторож урод? И если подумать, грачи — тоже садовники».

«Ах так, — усмехнулся Георге. — Тогда полезай на дерево и сделай внушение своим крылатым садовникам. Имей в виду, слетятся послушать, я тоже выступлю: в нашем колхозе сторожа проводят с птицами пятиминутки. Новый пророк объявился!»

Говорю: «Зачем гневаешься, Георге? Знаю я, ты настырный, упрямый, но сам посуди: посылаем ягоды в Мурманск, верно? Планы выполняем. Пусть и грачи полакомятся, от них саду одна только польза. Развесим пугал по деревьям — разлетятся птицы, как и дети наши разлетелись из села. Смотри, одни старики в колхозе остались. Птиц прогоним, значит, и щебета больше не услышим, пения птичьего — что останется? Пусть хоть птицы поют над могилкой, когда земля нас примет на вечный покой…»

Вижу, злиться начал: «Сколько помню, вечно ты гудишь, как пустая водовозная бочка. На вот, стакан вина за все твои глупости. А то посажу тебя на дерево, пусть грачи клюют сторожа вместо черешни и распевают над ухом, чтоб не скучал, а в черепе твоем многомудром совьют гнездо и птенцов разводят. Ишь как он урожаем распоряжается — не в колхоз, птичкам на прокорм. Ты, старик, не сторож, а расхититель!»