— Не полностью, товарищ секретарь, — ответил Антон. — Придется позычать трактористов в колхозах.

— Придется… — Секретарь подошел к столу, взял карандаш из металлического стаканчика. Склонился к перекидному календарю. — Дайте-ка я себе помечу. Надо поговорить с райкомом, пусть помогут подобрать ребят. — Секретарь выпрямился. Снял пиджак, повесил на спинку стула. — Буду заглядывать на стройку. И частенько. Не возражаете? — Прищурив глаза, улыбнулся. Баляба в тон ему ответил:

— Удочки не забывайте, Андрей Николаевич.

— Есть рыбка? — живо отозвался секретарь.

— Ху-гу!.. — протянул Антон. — Еще какая! Уклейка, коропа… Ну, что там еще? — Баляба оглянулся на Гната Дымаря, вспомнил: — Да, подсулок. Окунь тоже водится.

— Окунь — то плохо: хищник, — заметил Андрей Николаевич.

— Зато уха добрая!.. — возразил Антон. — О, вспомнил, ерш. Тоже для ухи пригоден.

— Стерлядку бы запустить. — Секретарь обеими руками пригладил волосы, кивнул в сторону карты. — Озеро обсадим лесом, откроем зону отдыха. Колхозы, конечно, подключатся — земля ведь ихняя. Делить с ними не станем, что городское, что слободское. Наши интересы здесь будут едиными. Бердострой потребен не только городу. Он поднимет уровень реки. А это и полив земель, и водопои для скота. Новоспасовским и петровским грядинам, подсобному хозяйству — все они ниже плотины расположены — воду тоже дадим. Уровень реки станем регулировать. В будущем займемся расчисткой устья Берды, углубим русло, начиная от моря до самой плотины. Реку необходимо восстановить. Открыть ее родники, укрепить берега вербой, лозами. Берда еще послужит нам. Должна послужить…

Когда после горкома поднялись по широкой суставчатой лестнице на гору, подошли к дому, в котором живет Гнат, когда отдыхали на краю обрыва, глядя вниз на город, Гнат рассказал о том, как освобождали Бердянск. Антон, казалось, слушал его, кивал согласно, но перед его глазами возникали иные картины. Он вспоминал май сорок пятого года. Балтийское побережье. Аккуратные немецкие городишки у моря, не тронутые разрушением, уютные, точно из сказок пришедшие. Каналы, газоны, стриженая травка, подрезанные деревья. По красно-кирпичным стенам зданий и глухих высоких заборов вьется сплошным ковром плющ. Балконы голубых, розовых, желтых домишек смотрят на крохотные площади, где, по обыкновению, поднимаются фонтаны или статуи. Все пространство вокруг заполнено солнцем и густым духом сирени — даже липкая сладость в горле ощущается. Никак Антон не мог поверить в то, что вот из этих райских обиталищ вышли те, кто жег, насиловал, грабил. Все здесь говорило о мире, добре, о благочестии. Неужели в этих кирхах проповедовали не братство, а разбой?! Неужели по этим гладеньким плитам ступали будущие садисты?! К чему же тогда эта тишина, умиротворенность, красота побережий, целебный воздух лугов?.. Или, может быть, им все это надоело, прискучило и захотелось грохота разрывов, крови, человеческих стенаний!.. А может, красота была не подлинной — деланной? Может быть, добропорядочность и благочестие — всего навсего скверные маски, которые тут же были отброшены, явив миру истинное лицо?.. Как все это понять? Как дойти до сути?.. У них у каждого ведь была своя святыня: ну, если не какой-то там высочайший духовный идеал, то хотя бы, скажем, мать, отец, братья, сестры, дети, наконец! Свой дом, свои боги в доме, которым молились, которым верили, у которых просили счастья. Были ведь совесть, понимание добра и зла, страх перед возмездием, уважение к другому человеку, а значит, и иной нации с ее языком, верой, обычаями. Допустим, им не нравился наш общественный строй, наш образ жизни, пусть он был им даже ненавистен. Но зачем же убивать грудных младенцев, жечь избы, вешать стариков, истреблять все живое? Кто дал право пришлому распоряжаться в чужом доме? Или, может быть, ими руководила только жажда наживы, и была она до того одурманивающей, что затмевала все остальные чувства, вызывая к жизни все самое низкое, что есть в человеке?.. И это отсюда, из этих гнезд, из этой красоты вылетали кровожадные коршуны? Да пропади она пропадом такая красота!