И вот они, так называемые кулачники[1], встречают его на дальних подступах к городу, в степи, и затевают торг. Дядько ни в какую. Ради чего это он будет продавать хлеб неизвестно кому, если он везет его самому господину негоцианту! Но нет, кулачники на то и кулачники. Если человек слов не понимает, в ход пускают кулаки. Дядьку податься некуда. Не продашь добром за назначенную ими цену, получишь шкворнем по темени, и мешки твои перекочуют с подводы на подводу задарма. Дядько ударяется в слезу, молит бога о пощаде. И, не видя ни живой души вокруг, окромя перекупщиков, сдается. Слюнявя дрожащие негнущиеся пальцы, он пересчитывает замусоленные карбованцы, ховает их за пазуху, поворачивает волов до дому. Кулачники, усмехаясь в усы, везут добытый хлеб в город, и, конечно, тоже не в порт, не к судну — там никто его у них не примет. Установлен неписаный закон: пока хлеб не побывает во многих руках, пока с него не выжмут все, что можно выжать, до тех пор он никуда из города не уплывет. Кулачники не самая большая рыба в этом царстве, они тоже народ подневольный. Присмирев после первой удачи, идут к купцу-амбарнику. Тот взвесит их привоз, проверит качество, заплатит должную сумму. Амбарник в свою очередь кланяется рыбе покрупнее — негоцианту, который играет по большому счету. Только он, негоциант, имеет право грузить приазовскую арнаутку в прожорливые зевла корабельных трюмов. Выходит, что тот, кто растит хлеб, меньше всех за него получает. Но так уж устроен мир.

Учуяв, что здесь пахнет деньгой, в Бердянск, словно воронье, начали слетаться иностранные дельцы. Джон Гриевз построил завод сельскохозяйственных машин. По его стопам пошли Шредер, Матиас и еще многие. Выросли здания банков. Стала деньга обрастать деньгою. И всему начало — хлеб. Центр города поднимался богато, каменно. А на окраинах лепились саманные домишки, плодилась нищета — Матросская слободка, Солдатская…

Город ширился и развивался многие годы, но никогда не рос так бурно, как в последнее время. Был заново перестроен центр, раскинувшийся в нижней части. Выросли новые кварталы по Мелитопольскому шоссе, на горе, в районе заводов. Расширились и похорошели слободки и Петровский спуск…

Городу не хватает воды. Город задыхается от жажды. Казалось бы, вот она — раскинулась морским простором, сколько видит око — все вода. Но нет… Жажда мучает город. У колонок, разбросанных по улицам, очереди с ведрами. Когда-то, в двадцатые — тридцатые годы, она продавалась за деньги: сунешь в прорезь чугунной колонки полушку — нацедит ведро. Теперь берут даром, но тратят не меньше времени. Случается, в удобные часы делают запасы впрок, наполняя не только ведра, но и выварки, и лоханки. И такая она на вкус, водичка, что сырой в рот не возьмешь: терпкая, точно рассол, — пить можно только кипяченую.