— Мне не жениться…

— Шо ж мы стоим середь улицы? — спохватился Баляба. — Идемте в хату.

Яков Калистратович сидел чужаком, не раздеваясь, не снимая шляпы. Он положил обе ладони на набалдашник тонкой трости, уперев ее в земляной пол, поводил глазами вокруг, вздыхая о чем-то своем. Немного освоившись, достал из потайного кармана портсигар, или, как он его назвал, партабашницу, вынул сигарету. Извлек из кармана брюк малый серебристый пистолетик, нажал спусковой крючок, щелкнув им, прикурил, повергая в удивление своих незнакомых правнуков.

— А це хто? — кивнул на хлопцев, жавшихся за спиной деда Охрима.

— Антоновы дети.

— Антоновы?..

— Це Володька, це Юрко…

— Живой?

— Жив-здоров матрос! — излишне громко, с гордостью в голосе произнес Баляба.

— Не убили…

— Обошлось благополучно.

— А Настасья?

— Нема, — упавшим голосом сообщил Баляба. — Немцы спалили…

Яков Калистратович скорбно покачал головой.

— А вы где побывали? — после некоторой паузы поинтересовался Баляба.

— Краще спытай, где я не был. — Яков Калистратович набрал дыму в рот, не затягиваясь, пыхкнул им в потолок. Видно, что курить он не курит, а так только — «партабашницу» демонстрирует: повернул портсигар верхней крышкой в сторону Охрима Балябы. — Це шо, узнаешь?

— Ни.

— Стату́я Свободы! Гляди, терновый венок на голове, светильник в руке.

— В Америке? — догадался Охрим Тарасович.

— Прямиком оттуда!.. Когда Йосып умер, ваш руководитель, я начал подумывать: а не вернуться ли до дому? Исподволь стал собираться. Бачишь, долгими были сборы. Годы, годы прошли… А при Йосыпе не рискнул бы сюда показываться, бо сгноил бы меня, окаянный. Шо, неправда?..