Он с силой притискивал ее к себе, обдавая шею знобящим дыханием, просил:

— Нина, люба моя, ничего поганого не будет!

Он положил ее в корытце судовой койки на жесткий пробковый матрац. Глаза ее, широко открытые от испуга, странно потемнели, губы подрагивали. Пытаясь унять дрожь, она прикусила их до боли. Юрко ощутил на ее губах слегка солоноватый привкус крови…

Лежали молча, отупевшие от изведанного чувства и, видимо, еще не постигая случившегося. Перевернувшись на живот, Нина обхватила голову руками, заголосила потерянно:

— Шо ты наробив, проклятый, шо наробив!.. Куда я теперь такая! Кому я теперь такая!..

Он прикрыл ее плечо ладонью, стал оправдываться, успокаивая:

— Я тебя не брошу.

Она рыдала долго и тяжело. Вдруг утихла. Сев на постели, поджав коленки к самому подбородку, равнодушным голосом заключила:

— Хотела быть счастливою, но бачь, шо вышло.

Слова ее показались ему обидными, несправедливыми. Но вместо горячих возражений, уговоров, утешений, вместо ласки и заверения в своей постоянной к ней привязанности он тоже тихо и холодно ответил:

— Разве это не счастье?..

Сидели молча, каждый думал о своем. Они словно отдалились, не понимали друг друга.

— Я надеялась, будет все не так.

— Ты моя, не чужая.

— Считала, ты не Лазурка…

— Я и есть сам собою, — неуверенно возразил Юрко.

— Лазурка, — решила больше для себя, нежели для него, Нина.

Встав с койки и неуверенно ступая по палубе, словно во время качки, опасливо расставив руки, пошла к трапу.

Он догнал ее, когда она уже перевешивалась через фальшборт. Поймал за плечи, повернул к себе, испугался ее вида.

— Ты шо, сдурела! — закричал не своим голосом. Ему показалось, что Нина решила утопиться.