— О, пожалуйста, может смотреть сколько угодно, — разрешил немец.

Лешка с Анкой устроились в уголке около двери. Немец вдруг спросил:

— Мальчик, знаешь, кто такой Гитлер?

Только благодаря матери, которая опередила его, Лешка не сказал: «Собака».

— Где ему знать, мал еще. И свое-то имя недавно запомнил, — сказала Матрена.

— Мал… Расти надо. — Немец кинул Лешке яблоко: — Лови. Кушай. Расти!

Лешка и не шевельнул пальцем. Яблоко покатилось под печку.

— Держи, лови! — командовал немец.

— Лови сам, — буркнул Лешка и, схватив топор, юркнул за дверь в сад.

В саду, обрывая одно за другим наливные яблоки, Лешка высказал Анке горечь своего сердца:

— Что я ему, собачонка, хватать на лету. И кидает-то наше же яблоко. Да на колени стань передо мной, из его поганых рук ничего не возьму. Сколько он русской крови пролил. И чего мамка перед такими расстилается.

Анка молчала камнем на Лешкину ворчню. Ее заботил Лука: где он, куда его спрятала мать?

Лука тем временем был у реки, на густо заросшей ольхой и черемухой пойме. Он нарочно ушел и заплутался там, чтобы не выбрести одному. А иначе он не ручался, что не затеет новую ссору с немцами.

Отобедав, немцы поехали дальше, в деревню Степаничи. Как только они вышли из дому, Лешка взял метлу и брезгливо вышвырнул поганое яблоко в бурьян.

Матрена проводила немцев до ворот и стояла там, пока они не скрылись за деревней. Потом она упала в глубоком обмороке.

* * *

Матрена и Лука, которого вывел с поймы Лешка, закрылись в погребе. Надо было поговорить так, чтобы не слышала ни единая душа. Матрена сказала:

— Весь колхозный скот и весь урожай велено сдать. Что делать-то, Лука?

— Уходить. Я про себя скажу: да осыпь меня золотом, все равно под немецкой лапой жить не стану. Добро отдавать горько, а волю еще горше. Уходить.

— Куда?