Тишина просторного уютного кабинета.

Желая добра — сотворил зло. Почему?

Пятница, суббота, воскресенье, понедельник…

Как они пришли к такому решению — уволиться и уехать из Москвы?

Ведь еще в пятницу они к этому не были готовы. По крайней мере Альбина, она сама сказала ему…

Он заставил их решиться.

Почему, по какому праву, ничего, по существу, не зная о них? Может быть, это решение и на благо обоим… А если нет? Кто сейчас может сказать это?

Никто, даже они сами.

Ненависть в их взглядах. Ненависть — к нему. Вот что было страшно. Не потому, что их ненависть оскорбляла его.

Их ненависть означала, что принятое ими решение вынужденное. Они не уходили — бежали. Бежали от пересудов, от слез Маши, от угроз Валиулина — все так, но в первую очередь от него, «железобетонного» начальника, одним росчерком пера готового разлучить их если и не на всю жизнь — это, слава богу, не в его власти, — то хотя бы на три с половиной месяца. Бежали, чтобы сохранить то, в чем они сами еще не могли разобраться.

А он, Иннокентий Дмитриевич Русаков, решил, что — может. Почему?

На этот вопрос Кент ответить не мог.

Формально он исправил свою ошибку. Извинился перед Альбиной, отменил свою просьбу-приказ, ничто не мешает им вернуться к прежнему состоянию — Алексею пока оставаться с Машей и детьми, Альбине думать, разбираться в себе, в своих чувствах к нему.

Ничто?

Если не считать маленького пустяка — необратимости времени.

Пятница, суббота, воскресенье, понедельник…

Эти четыре дня не выбросить из жизни, не раскрутить обратно, время не течет вспять, как не текут обратно пролитые слезы, не забываются сказанные слова.

И не отменяются решения, которые можно принять только однажды.

«Вначале было слово…»

Слово!