Стреляли пехотинцы лишь в случае необходимости — тогда бухали трехлинейки, размеренно постукивал «максим». Но большую часть суток траншеи пехоты молчали: пехотинцы избегали лишнего шума.

* * *

У Крылова появились знакомые во взводе старшины Петряева, где Гришкин служил до того, как его перевели в батарею. Петряев, угловатый человечище с усами, еле помещался в ходе сообщения. Лицо у него было хмурое, и подчиненные из новичков побаивались его. Но Гришкин встречался с ним, как со старым приятелем.

— Здорово, старшина!

— А, артиллерия. Не надоело еще тебе там? — выражение озабоченности сползало с лица усача.

— Мне все равно, лишь бы от фронта подальше!

— Ну, далеко-то ты не уехал. А то давай назад ко мне.

— Ты, бать, покоя не дашь, а я люблю тишину.

— Поспать-то ты здоров.

Заметив какой-то непорядок, Петряев спешил по ходу сообщения, прижимая встречных к земляным стенам.

— Кто тута черта носит? — из норы раздавался возмущенный голос: Петряев зацепил кого-то сапогом.

— Багарчик ругается, — улыбался Гришкин. — Здорово, Багарчик!

— Зачем Багарчик, имя есть! — возмущался Багаров. — Не нога у него — оглобля!

— Где Мисюра?

— Туда ходи.

Мисюра. Эту фамилию Крылов однажды слышал. Было туманное мартовское утро, и взводный Селиванюк разговаривал с ротным. Тогда у Селиванюка оставалось одиннадцать бойцов, а у какого-то Мисюры болел живот. Неужели у этого самого? Крылову захотелось взглянуть на неуязвимого Мисюру, сумевшего продержаться в пехоте несколько месяцев.

— А… Селиванюк тоже здесь?

— Весной накрылся. Здорово, Мисюра!

Мисюра встретил Гришкина так, будто знал, что тот обязательно должен быть предстать перед ним:

— Закурить есть?