Сорокапятчики перекатили орудия через насыпную дорогу. Земля за ней была мягкая, торфяная, и расчеты скоро выдохлись. Лейтенант Подолякин послал за лошадьми, а взгляд Крылова невольно задержался на младшем сержанте Маякине. Тот снял с плеч плащ-палатку, расстелил на траве, разгладил и принялся нарочито медленно и аккуратно складывать, будто был не в поле, где горели танки и гибла пехота, а в тылу, в полной безопасности, когда-нибудь раньше Крылов восхитился бы хладнокровием Маякина, но теперь в его невозмутимости он видел фальшь. Маякин рисовался своей выдержкой, а это было что угодно, только не мужество. Тут не прекращалась истребительная фронтовая работа, и позировать перед товарищами означало помогать смерти. Вот пехотинцы, идущие под уничтожающим огнем вперед, и танкисты, сражающиеся до последнего мгновенья своей жизни, — были по-настоящему мужественные люди.

Сафин подогнал лошадей. Пушку прицепили к передку, потом Сафин, размахивая кнутом, бежал сбоку и что-то кричал. Остальные бежали с обеих сторон и тоже что-то кричали.

В общем грохоте выделился первый тяжелый снаряд. Он шлепнулся в ручей, выбросив вверх столб воды и грязи. Второй снаряд упал справа от орудия — ходуном заходила земля. Третий с ревом пролетел над головами и разорвался сзади, а четвертый. Повинуясь предчувствию беды, Крылов прыгнул в воронку — в тот же миг рев, грохот, а потом комья грязной земли придавили его.

* * *

Левка Грошов растянулся на душистом сене и бездумно смотрел на полупрозрачные облака. Небо было молочно-голубое, по саду разливался аромат зреющих яблок, деловито и ровно жужжали пчелы.

Подошел Егорыч, сторож.

— Вот попробуй, медок-то ноне одна сласть…

Грошов был доволен, что заглянул сюда, в заводской дом отдыха. Сейчас главным распорядителем здесь был Егорыч, давний знакомый отца. Егорыч поставлял Грошовым яблоки, груши, мед, а при случае и рыбу.

— Отличный медок! — согласился Левка. Он любил сладкое.

Он спустился к реке, сбросил с себя одежду, с четверть часа плавал в прохладной чистой воде. Тем временем Егорыч занес на катер ведро меду и корзину с яблоками, и когда Левка накупался, ему оставалось лишь завести мотор.

Катер отчалил от мостика. Егорыч присел на край старой лодки, принялся закуривать.

— Ишь ты, — проговорил, глядя на удаляющийся катер, — тоже, видать, начальство.

* * *

Когда Крылов поднял голову, в ушах у него звенело. Рядом неподвижно лежали лошади — у одной неестественно перекручена шея, у другой недоставало передних ног. Эта была еще жива, из ее широко раскрытых глаз катились слезы. Крылов, смутно припоминая, где он еще видел такой же взгляд умирающей лошади, смотрел в эти глаза, ничего не слыша, кроме звона в ушах.