Человек повернул голову, остановился и тут же исчез, потому что туман пронзила пулеметная очередь. Движение возобновилось, но того, который повернул голову, больше не было.

— Знакомый? — спросил Костромин.

— Показалось…

Вскоре Гришкин принес завтрак и письмо от Феди Бурлака. Отвоевался Федя, да и хватит уж с него. Из старых друзей у Крылова на войне оставался один Саша — может быть, даже шел рядом.

А Саша действительно был рядом. Если бы за завтраком ходил Крылов, то пятнадцать минут тому назад он встретился бы с Сашей.

Но теперь на мосту Саши уже не было. Тяжело раненный осколками снаряда, он упал на настил, который укладывал своими руками. Саперы перенесли Сашу в укрытие, позвали санитара. Пришла Лида Суслина.

Во время перевязки он не проронил ни звука. А когда Лида кончила и его положили на носилки, он нашел в себе силы улыбнуться:

— Ничего, не первый раз…

Сашу и тяжелораненого сержанта Митяева перенесли в кузов грузовика, и машина медленно выехала на дорогу в тыл.

— До свидания, Саша, поправляйся! — взволнованно говорила Лида.

С плацдарма тянулись раненые. Она опять перевязывала окровавленные тела. Но вот, наконец, передышка — Лида зашла в землянку, присела на край нар. Тело ныло от усталости, мысли тоже были усталые. Она подумала о Саше, потерявшем много крови, о Косте, погребенном в братской могиле, об отце, скончавшемся через месяц после возвращения домой, о брате, пропавшем без вести, о многих-многих однополчанах, погибших на фронтовых дорогах. Как-то само собой подумалось и о Левке Грошове. Странно: одни — здесь, всего насмотрелись, а другие — там, учатся, работают и ничего этого не знают.

Лида откинулась к стене, закрыла глаза. «Как мама-то теперь одна? Хоть бы Сережка отозвался. И как это я раньше не встретила Сашу, мимо ведь проходила. Может быть, и Женя Крылов где поблизости. Здесь непросто кого-нибудь увидеть…»

* * *

В тумане танки подползли к траншее — один стал метрах в десяти от орудия — и затихли в ожидании сигнала.

Когда взлетели ракеты, плацдарм ожил, и разом загремела левая сторона реки.

— К орудию! — скомандовал Костромин.

Крылов приник к панораме. Пехота сдвинулась с места — он видел перед собой шевелящиеся спины, но все его внимание было поглощено немецкой траншеей. Снаряды, дружно летевшие с левого берега, разрывались не в ней, а за ней, в лесу. Дьявольская траншея оставалась нетронутой, и из ее бойниц бешено вырывались язычки пламени: пулеметы хлестали в комья человеческих тел. Крылов вбивал снаряд за снарядом в эти бойницы. Его сорокапятка была здесь главной артиллерией, потому что калибр танковой пушки, стрелявшей в два раза медленнее, чем сорокапятка, уступал калибру его орудия. Крылов расстрелял все осколочные — пятьдесят штук, пять ящиков. Оставались подкалиберные, бронебойные и картечь. Картечь — это неприкосновенный запас на случай особой нужды. Такой нужды не было.