— Хорош. Вилов, за Сафиным. И снаряды везите!

Вилов побежал к переправе, теперь обыкновенному мосту через реку, запруженному повозками и артиллерийскими упряжками с дивизионными орудиями.

Танки уже гудели впереди. Плацдарма больше не существовало, но этот клочок присожской земли стоил дорого: здесь пали сотни людей в новых шинелях — сотни новобранцев из освобожденных от оккупантов районов. Крылов видел, как неумело они поднимались в атаку, как скучивались в низинках.

Полк двинулся на запад. Батальон уже не отличался от взвода, но живые шагали дальше, и война откатилась от Сожа. Минует год-другой, полая вода затянет илом воронки, летом в них зазеленеет трава, и попробуй тогда догадайся, что происходило здесь осенью тысяча девятьсот сорок третьего года.

16 БУДНИ СОРОКАПЯТЧИКОВ

16

БУДНИ СОРОКАПЯТЧИКОВ

За Сожем войска расползлись по дорогам. Куда-то повернули танки и артиллерия, а пехота вступила в большое, покинутое жителями гомельское село и затерялась в нем.

Сорокапятки поставили на огородах — без пехотного прикрытия: на него не хватало людей. Передний край здесь держали одни расчеты.

Немцы контратаковали с опушки леса. Наступил тот крайний случай, когда можно было расходовать снаряды, напоминающие охотничий патрон. В таком патроне — множество дробинок, каждая летит пулей.

Стрельба картечью похожа на чихание, ствол почти не откатывается, но тот, кто придумал картечь, знал, что делал. Сорокапятка чихнула десять раз — запас картечи кончился, — столько же чихнули соседние орудия, и немцы уже отползали назад, к лесу, а сорокапятчики хлестали их осколочными без колпачка. Появился Сафин с винтовкой, Гришкин уже стрелял из автомата, и Ушкин стрелял. У орудия оставались лишь Крылов и Вилов.

Так закончился этот странный бой. Повтори немцы вылазку, и сорокапятчикам нечем было бы обороняться. Но немцы осторожничали, хотя и не уходили с опушки леса.

А где Костромин? Старший сержант сидел на земле и зажимал руками рану. Его наскоро перевязали, увели за село, сдали санитарам.

— Ничего, старший сержант, ничего! — говорил ему на прощанье Сафин. — Жить будем, не помирать!

* * *

Загорелась первая изба, за ней вторая, третья, будто кто-то бегал по селу с факелом и жег на выбор. Пожары начинались одинаково: сначала от соломенной крыши тянулась вверх тонкая струйка дыма, потом вспыхивал огонек, расползался по крыше, охватывал весь дом.

Это село было завидно добротным, когда сорокапятчики вступили в него. Просторные дома обросли пристройками, наличники с резьбой, а иные дома резьба кругом опоясывала — теперь село пожирал огонь. Рушились крыши, потолки и стены, ненасытно свирепствовало пламя, а с опушки леса в крыши упорно вонзались трассирующие пули. Это была бессмысленная, ничем не оправданная жестокость.