3. С огорода в сумерках он видел какое-то движение на лугу, доносились отдаленные голоса, лай собак, смех. Задворками он приблизился к лугу: деревенские мальчишки и девчонки, подростки, парни и девушки, молодые женщины и мужчины, даже маленькие дети то и дело появлялись из темнеющего за лугом леса с охапками валежника. Все стаскивали его в большие кучи, которые разбросанно темнели на лугу, и бежали назад в лес. Иногда кто-то с треском выволакивал из кустов усохшее дерево или большую ветку сухостоя и радостно тащил за собой, пропахивая в стерне темный след. Все работали так азартно и весело, что безотчетно тянуло побежать к ним и заняться тем же. Он давно уже не умел так легко и безоглядно отдаться чему бы то ни было.

В светлых сумерках он стоял у кромки луга и смотрел издали. Казалось, вся деревня по неизвестной причине взялась неожиданно заготавливать хворост. Впрочем, какое значение имела причина, когда царило такое веселье и у всех разом было легко на душе, — ради одного этого стоило прибежать. Даже собаки, чувствуя общее оживление, скакали вокруг со звонким лаем. Весь луг, все свободное, открытое пространство над ним были наполнены громким гомоном голосов, смягченных расстоянием. Вербин стоял и смотрел издали: другая жизнь, которой он не знал, проходила сейчас на глазах, — он не мог принять в ней участия. Не то чтобы его не приняли, он сам не мог, не умел без оглядки и раздумий погрузиться в общее действие, раствориться до того, чтобы стать одним из всех, — к счастью или к сожалению. Не мог он, как все, легко и свободно погрузиться в эту жизнь и забыть в ней себя: он был посторонним.

Ему показалось, что в общей мельтешной беготне он заметил и Родионова, его низкорослую фигуру. Вместе со всеми начальник колонны тащил хворост, что-то кричал, спешил и смеялся, и было видно, как все прочие, распален многолюдной суетой. Он был здесь своим, одним из всех, в то время как Вербин стоял поодаль и смотрел со стороны.

Постояв, Вербин пошел домой. На кухне за столом сидел немой старик и ел. И, как раньше у Аглаи, он застыл, когда вошел Вербин, и сидел неподвижно, глядя перед собой.

— Ешь, что бросил, ешь, — сказала ему баба Стеша. — Чтой-то он тебя боится, — объяснила она Вербину. — Я иной раз думаю, он слышит, а говорить не говорит. Да поди разбери… Убогий. Бают, с ума тронут, а кто знает. Может, он себе на уме да поумнее многих. Может, понимает все, говорить не хочет. А может… Да мало ли, чужая жизнь потемки.

— Я смотрю, его здесь подкармливают, — заметил Вербин.

— Так ведь божья душа! — воскликнула хозяйка. — Жалко. А и он сам не ко всем ходит, к кому доверие имеет. Его фельдшер однажды хотел в больницу свезти, так он долго прятался неведомо где. Значит, разбирает. Он людей, как собака, чует, кто какой.