Сени были по-прежнему заполнены плотной молчаливой толпой, пройти внутрь он не мог; Вербин миновал стоящих кучками во дворе людей и вышел на улицу. Позади он услышал приглушенный разнобой голосов, сквозь толпу продрался председатель колхоза, после тесноты и духоты помещения вид у него был распаренный. Он заметил Вербина и следом за ним вышел на улицу.

— Алексей Михайлович, насчет жилья не волнуйтесь. У покойницы, правда, есть наследники, мы послали телеграммы, не знаем, успеют ли… Но жить сможете здесь, как и жили. А пока можете у меня, если хотите. — Тучный председатель колхоза старательно вытирал платком лицо и шею.

— Спасибо, не беспокойтесь, — сказал Вербин. — Я устроюсь.

Он побрел вдоль улицы, свернул в переулок, задворками вышел к лугу и направился в лес.

5. После светлой открытости луга он вошел в лес, как в большое сумрачное помещение. Высокая емкая тишина наполняла тенистое замкнутое пространство под самую кровлю; сквозь прорехи в листве блеклыми проталинами виднелось облачное небо. В тишине пели птицы. Голоса их громко и отчетливо были слышны по всему лесу — в укромных, заросших лощинах, в прохладных, сырых оврагах и на полянах, заполненных ровным размытым светом заоблачного солнца. Вербин шел прислушиваясь: птицы не нарушали тишины, — напротив, они как бы усиливали ее и делали заметной. Он шел привычной дорогой, каждое дерево на пути было знакомо.

В глубине зарослей Вербин не услышал — почувствовал новый звук. Еще неслышный, он незаметно соединился с переменчивыми шорохами и скрипами, с птичьими голосами, а потом так же незаметно возник из их переклички — прорезался и стал внятным. Это был женский голос.

Он звучал далеко-далеко, в глубине леса, долетел едва слышно, Вербин был уверен, что слышал его однажды. Голос возвращал его назад, то были не воспоминания, нет, — непостижимо вновь повторились минуты прошлого: спустя много лет он проживал их вновь.

Он шел на звук, голос приблизился, стал отчетливым — Вербин узнал голос Даши. Она умолкла, но звук ее голоса какое-то время держался на слуху, и Вербин шел по памяти. Когда она запела снова, они оказались неожиданно близко.

Вербин обомлел. Он вдруг понял, что знает эту песню, слышал когда-то, — но когда, где?!

По естественной причине голос должен был стать в лесу посторонним и нарушать тишину, но по какой-то странности он посторонним в лесу не оказался и тишины не нарушал; мало того, возникнув, он стал ей принадлежать.

Это был негромкий чистый голос, и, как прочие лесные звуки, он был тишине не помехой, а скорее ее признаком.