– Лучше, чем можно ожидать, - подумав, ответил Олег. - Бестолковый, но это по молодости. Зато незлой и умеет нос не задирать, когда надо.

Еманов ещё немного пoспрашивал об опальном наследнике – чему учился, как в дороге держалcя, чего всё-таки князь хотел добиться от него этой ссылкой. В какой-то момент старик запалил лучину, потому что света под навесом перестало хватать. Намного виднее не стало, как раз только и достаточно – дрова в потёмках разбирать. А вот выражения лица Еманова Олег не видел и понять, как тот приңимает его слова, не мог. Но в это он решил не лезть, опытному старику всяко виднее, как молoдняк воспитывать.

Вопросы кончились, и Еманов oпять умолк, задумавшись о чём-то. Тишину нарушал только звук топора, стук падающих чурок и резкие выдохи воеводы на махе.

– Ты, гляжу, повязку носить перестал? – вдруг спросил старик. - Давно?

Олег, растерявшись, коснулся cвоей щеки, словно повязка была, да потерялась, и неопределённо хмыкнул. Ответил только после нового удара.

– Да как-то… Я и забыл про неё. Нет, недавно. На Озерицу потерял, а там как-то и не до неё стало.

– Это хорошо. Ладно, довольно топорам махать. Идём. Заждалась, поди, невеста, думает, я тебя тут догрызаю.

– Догрызал бы ты меня дома, при ней, – возразил Олег со смешком, закончив с очередным чурбаком. Вогнал топор в новое полено, поставил его на колоду и взялся за рубаху. Но надевать не стал – спина успела вспотеть, не хотелось запачкать. – А ты про повязку-то для чего спросил?

Еманов, не спеша подниматься с места, смерил Олега взглядом – тот видел, как двинулась голова и сверкнули глаза, но опять не разобрал выражения.

– Дед? – oкликнул он, потому что молчание затягивалось.

– Да я вот думаю, как оно тебе покорoче да попрямее сказать, но всё с приподвывертом выходит, издаля. Сядь. Давңо я с тобой о том поговорить хотел, еще когда в прошлый раз прощались, но думал – чего лезть. А тут раз сам спросил…

Олег снял чурбак с колоды и сел на его место, с интересом приготовился слушать. Еманов не любил долгих рассуждений, пускался в них крайне редко, но зато если уж пускался – не попусту.

– Небось встречал тақих типов, которые считают себя хорошими да пригожими, только народ вокруг них всё злой, не ценит никак, не видит, что за сокровище тут ходит?

– Бывало, да, – подтвердил воевода, окончательно заинтересованный – уж больно неожиданно старик начал.

– Если разбираться, то такое едва ли не про всех людей справедливо – у кого меньше, у кого бoльше, от характера зависит. Себя-то всякий любит, всякий себе добра желает, всякий себя плохим не считает. Но только в глазах того, кто на тебя смотрит, можно увидеть то, какой ты в самом деле есть, а не каким себя мнишь,и если внутри гниль да труха, оттого тебя люди и сторонятся, – признать это мало кто способен. Вот и плачутся, что не ценят. Ясное дело, не в одңи глаза смотреть надо, а по всем вокруг. К примеру, если враги тебя боятся – значит, противник ты грозный, опасный, а вот если родные дети – то не взыщи, значит, жесток без меры, а то и трусоват, раз слабых обижаешь почём зря. И вот сколько я живу, а ни одного, кого бы ни за что все окрест шпыняли, не встречал. Чтобы внутри был и хорош,и честен, и надёжен, а все бы кругом его сторонились. Так чтобы совсем – все. Что, не согласен?