Он издает страдальческий звук, но затем ложится рядом. Одну руку он подкладывает мне под голову вместо подушки, а второй обхватывает мою талию и притягивает меня к себе, так что я чувствую все его тело.
Это так хорошо. Быть с ним так хорошо. Я растворяюсь в нем, прижимаюсь к нему еще теснее, так что могу чувствовать только его, его одного.
– Никаких укусов, – сонно говорит Флинт, что, видимо, означает, что он все-таки не спит. – Я хочу сказать, если у меня не будет возможности наблюдать. Тогда ты, Хадсон, можешь не стесняться и кусать ее сколько хочешь.
– Ты такой извращенец, – поддразниваю его я.
– А как иначе? – шутит он. – К тому же именно таким я нравлюсь тебе.
Хадсон издает негромкое ворчание, но без злости, и, судя по короткому смешку, Флинт это понимает.
– Мы выберемся отсюда, – шепчет Хадсон мне на ухо, и это звучит как клятва. – И тогда я точно не ограничусь сокрушением костей Сайруса в пыль.
Больше он ничего не говорит, и я тоже. Вместо разговора я прижимаюсь к нему еще крепче и наконец поддаюсь изнеможению, которое владеет мною все последние дни. Не знаю, как долго мы спим, но я не просыпаюсь, пока не сваливаюсь на пол, больно ударившись о него.
Но все ходит ходуном еще хуже, чем при землетрясении – это доходит до меня, когда Колдер вопит:
– Надо убрать кровати! – причем вопит так истошно, будто от этого зависит ее жизнь.
– Мы проспали, – кричит Реми и, подбежав к цепи, висящей позади наклонного ствола, по которому мы попали в камеру, так быстро дергает за нее, что Флинт едва успевает вскочить со своей койки.
– Что это? – спрашиваю я, с трудом встав на колени. Но пол продолжает трястись так сильно, что подняться, кажется, будет невозможно.
Койки убираются в стены, и Хадсон гаркает:
– Дай мне руку.
Одной ногой он упирается, одновременно протягивая мне руку, но, прежде чем я успеваю схватиться за нее, камера начинает вращаться. Секунды три все идет не так уж плохо, но затем словно включается какой-то рубильник, и скорость вращения вмиг возрастает.
Центробежная сила отрывает меня от пола и впечатывает в стену, пока камера вращается все быстрее, быстрее, так что в конце концов я даже не могу отлепить руку от стены.
Колдер рядом со мной смеется, как будто она катается на каком-то аттракционе в Диснейленде, но моему желудку это не по вкусу, и, кажется, меня сейчас стошнит той курицей, которую я ела на ужин.
Когда мне начинает казаться, что меня и правда вот-вот вырвет, вращение мало-помалу прекращается. Я соскальзываю вниз по стене, и я еще никогда так не радовалась тому, что мои ноги касаются пола. Но когда камера останавливается, я вижу, что все двадцать четыре точки на таймере одновременно начинают светиться красным светом – как и точечные светильники на потолке.