Позже, едва лишь таймер на стене показывает, что до начала вращения камеры остается час, Колдер начинает истерически плакать. И я прошу Реми попытаться сделать так, чтобы место одного из них заняла я.

– Я так не могу! – говорю я ему. – Я не могу еще одну ночь смотреть, как они страдают, не пытаясь помочь им.

– Это не сработает, – отвечает он, стиснув зубы.

– Как ты можешь это знать, пока не попытаешься?

На лице его написано такое же отчаяние, какое испытываю сейчас я сама.

– Ты думаешь, я не пытался? Каждую ночь я пытался занять место одного из них, но это не работает, Грейс. По какой-то непонятной причине я могу избавить от действия Каземата только тебя.

К началу шестого дня от всех остаются только бледные тени. Вчера Флинт перестал есть и пить. Он не разговаривает, не двигается, и, когда пришло время идти в Гексагон, Реми пришлось придумать какую-то отговорку для надзирателей, потому что мы никак не могли заставить Флинта встать с койки. Последние сутки он почти все время просидел на ней, обхватив руками колени и раскачиваясь взад-вперед.

Я пытаюсь поговорить с ним, утешить его или рассмешить, но всякий раз, когда я приближаюсь к нему, у него делается такой вид, будто я ударила его. Я не знаю, что ему приходится переживать в Каземате, но что бы это ни было, это убивает его. И я не могу этого вынести.

Состояние Хадсона почти так же ужасно, черные круги у него под глазами выглядят так, будто ему дали в оба глаза… причем не раз и не два. Он не пытается меня избегать, но ничего мне не рассказывает. Когда я подхожу к нему слишком близко, он напрягается, а когда я пытаюсь выяснить, что с ним минувшей ночью делал Каземат, он говорит мне, чтобы я не беспокоилась. Что у него все путем. Что он все это заслужил и что это его не сломит.

Хотела бы я ощущать такую же уверенность, как он.

Я знаю, что это их не убьет – и Флинт, и Хадсон слишком крепки физически, чтобы их могла свалить неделя голодания. Но что касается их душевного и эмоционального состояния, то это совсем другое дело, и я не знаю, сколько еще они могут выдержать.

Даже Колдер, которая уже проходила через это не раз, кажется, готова сломаться. Большую часть сегодняшнего дня она провела в темной части камеры, и всякий раз, когда Реми или я производим какой-то шум, она сжимается и просит нас не делать ей больно. Ее карие глаза, обычно такие блестящие, стали мутными и безжизненными, и она даже не расчесала свои волосы. Для девушки, которая зациклена на внешности, эта перемена кажется удивительной. И пугающей.

Когда приходит ночь и светящиеся точки на стене показывают, что время Каземата все ближе, напряжение в камере нарастает.