Что-то в этом свете пыталось успокоить его, но у него ничего не получалось.

Он двадцать лет за каждым чертовым углом ожидал смерти, снова и снова искушал богов, бросал им вызов, вынуждая наконец-то со всем покончить, и наконец умер. И он был взбешен.

Данте решил стать телохранителем Алессы. Взобраться на этот уродливый Пик. Исцелить ее своим даром, зная, что это убьет его. И он сделал бы это снова.

Но он даже не успел посмотреть, сработало ли? В порядке ли она? Выиграно ли сражение? Он в кои-то веки решил стать кем-то другим, а не эгоистичным мерзавцем и в награду получил световое шоу и головную боль без головы?

«Fanculo. К черту».

Данте не мог повернуться, чтобы найти источник звука, но это не имело значения – звук раздавался не за спиной. И не впереди. Если бы в этом месте вообще существовало направление. Звук находился внутри него. Возможно, и свет тоже. Или находились бы, будь в этом пространстве он, способный вместить хоть что-то.

Звук не являлся музыкой. Для его определения не находилось подходящего слова. Однако он нес смысл. Словно своеобразный иностранный язык, или, может, это и был язык в его первозданном виде. Miseria ladra[26], будь у него голова, она бы раскалывалась.

Смерть должна приносить облегчение, положить конец смертным страданиям.

А это все чушь собачья.

Если бы у него имелась в распоряжении целая вечность, чтобы слушать, тогда он понял бы, что пытался донести свет, вот только смерть не благословила его терпением.

«Я не говорю на языке цветов или музыки. – Направил он мысль в самую яркую часть светящегося… чем бы оно ни было. – Выбери язык, который я знаю, или прекращай. У меня выдался долгий день».

Эта чертовщина… смеялась? Безмолвно. Пузырь нежного веселья, лопающийся внутри него.

Данте мысленно нахмурился.

«Пожалуйста, скажи, что мы не станем тянуть вечно».