— Мигрень, — все-таки тихо произнесла Микаса, когда опустилась на прогретые солнцем деревяшки и, закрыв глаза, почувствовала, что Жан присел рядом.

— Кажется, напротив какой-то военный госпиталь. Могу попытаться раздобыть там компресс или еще что-то подобное…

— Нет. Просто дай отдохнуть пару минут.

— Тогда положи голову мне на плечо, — предложил он. — Я не буду шевелиться.

Наверное, если бы дело было только в головной боли, Микаса ни за что бы не позволила себе такого. С приступами она смирилась уже давно и так же давно научилась их скрывать от окружающих. Даже Армин с Эреном порой не догадывались, в чем причина ее внезапной молчаливой отстраненности, наверняка списывая все на особенности характера. Но сегодня в Микасе что-то окончательно сломалось и потухло. В ней не осталось ни сил, ни воли терпеть боль — ничего. Микаса ощущала себя пустым сосудом. Без жизни. Без надежды. Без дома.

Без Эрена.

— Спасибо, — пробормотала она, умостив голову на твердом, но таком нужном ей сейчас плече.

Спасибо. Одно слово, в которое Микаса хотела бы вместить все огромное море благодарности к Жану: за то, что согласился проникнуть с ней в гетто в поисках Эрена, и за то, что нашел и вытянул ее из дома Цукурса… за понимание и молчание… за сочувствие и теплое плечо. За то успокаивающее человеческое тепло, что она ощущала сейчас под щекой и которого ей, оказывается, так не хватало в последние месяцы одиночества.

Жан, и правда, не шевелился. Сидя с закрытыми глазами, Микаса слушала его размеренное дыхание сквозь приглушенный шум улицы, и это почему-то ее успокаивало. В какой-то момент она даже поймала себя на том, что невольно подстроилась под него и теперь они дышат синхронно.

Дышала ли она когда-нибудь одним на двоих дыханием с Эреном?

Мигрень отхлынула так же внезапно, как и началась. Жасминовый дурман перестал травить мозг, головная боль постепенно отступала, и Микаса, еще не рискуя шевелиться, все же открыла глаза. Гетто продолжало жить своей повседневной жизнью. Мимо скамейки брели по делам прохожие, серые дома на серой улице заслоняли до одури прозрачно-голубое небо, в котором носились вереницы ласточек, зато черные провалы окон госпиталя казались дырами в бездну ада, где страдали, стонали и умирали люди, и их вина состояла лишь в том, что они родились элдийцами. Микасе захотелось побыстрее выбраться отсюда и забыть про гетто, чтобы не видеть больше ни обшарпанных фасадов, ни пыли на дороге, ни девятиконечных звезд на нарукавниках… Вернуться бы на Парадиз. Домой. Она знала, каково всю жизнь провести внутри Стен, веря, что там — за спасительными Стенами до небес — мир полон чудовищ-гигантов. Теперь она увидела жизнь за другими стенами. Каково это, всю жизнь провести внутри гетто, зная, что там — за колючей проволокой — не чудовища, а целый мир точно таких же людей…