Жан почувствовал, как страх ознобом прокатился по телу и поднял волоски на руках — впервые в жизни он испугался не гиганта, не человека или ночного кошмара… впервые в жизни Жан боялся клочка бумаги с карандашной мазней, потому что от этого листка его друзья — бесстрашные, закаленные в сражениях с гигантами бойцы — оцепенели. Что же там такое? Он через силу заставил себя подойти к Армину и, встав тому за спину, побежал глазами по буквам размашистого почерка… Смутно знакомого по конспектам из времен кадетки. Неряшливого, порывистого и в то же время уверенного почерка Эрена Йегера, который наконец подал о себе первую за несколько месяцев весть.

— Он… Он что?! — Жан сглотнул и невольно вцепился рукой в спинку стула. — Он серьезно?! Но это же безумство!

Нет! Нет! Нет! Эрен ведь не мог такого написать! Тот самый Эрен Йегер, который ребенком и сам едва выжил при прорыве Стены Мария! Эрен, на глазах которого в тот роковой день погибли мать и сотни жителей Шиганшины… Эрен, который год назад говорил им в лучах закатного солнца, как они все важны для него!

Чушь! Бред!

Жан всегда считал Эрена выскочкой и эгоистом, крикуном и абсолютным мудаком в отношении чувств Микасы… Но человеком, который хочет упиться кровью простых жителей?.. Их Эрен не был таким. Никогда.

Никто не решился на ответ. Глухая тишина укутала комнату каким-то траурным молчанием, а единственная керосиновая лампа в центре стола все больше походила на зажженную в память об усопшем лампаду. Скорбели, правда, не по человеку, умершим сегодня оказалось доверие к Эрену Йегеру.

Жан беспомощно окинул всех присутствующих диким, ничего не понимающим взглядом. Сколько они уже вот так сидят? Неужели поверили письму и приняли изложенное в нем за истинные намерения Йегера? Даже Армин с Микасой? Нестерпимо захотелось посмотреть в глаза лучших друзей Эрена, но Армин сидел спиной, а лицо Микасы скрыли рваные пряди волос.

— А это точно Эрен написал? Может, ловушка? — неуверенно спросил Жан.

Армин положил листок на стол и молча подвинул его Микасе. Вряд ли он сомневался в подлинности, просто хватался за последнюю надежду — вдруг ошибся, а возможно, ему не хватало решимости, чтобы самому ответить на заданный вопрос.

— Почерк его… — тихо сказала Микаса, так и не притронувшись к письму, которое теперь лежало перед ней и от которого (Жан был в этом уверен) она не могла оторвать взгляда, заплутав между изгибов букв и окончательно увязнув в трясине послания.

И снова молчание. Тягучее напряженное молчание заполнило всю комнату, собравшись в клубки темноты по углам. Первым не выдержал Конни: