Иными словами, в очередной раз готова была принести себя в жертву из-за отчаянной дурости Эрена Йегера… Только на этот раз все зашло слишком далеко!

Да сколько же можно!

Неужели она после всего пережитого из-за него может довериться этому долбоебу?!

Вот так смиренно и покорно?!

Жан смотрел на Микасу все с большим раздражением, которое возрастало с каждым движением ее руки, одну за другой отсекающей пряди. Длинные волосы, которые ему так нравились, падали чернотой под ноги…

— Эрен… Эрен! Эрен! — наконец выпалил он, готовый схватить ее и встряхнуть как следует за плечи. Лишь бы наконец разбудить… Вдребезги разбить о жестокую реальность все ее иллюзии относительно Йегера. Но в руках Микасы все еще был нож, поэтому Жану оставалось только повысить голос, нахмурить брови и «хлестануть» ее истиной: — Ты хоть понимаешь, на что он нас толкает, Микаса?! Ты же сама была в гетто Либерио и видела все собственными глазами! Там женщины, дети, старики! Ты готова утопить их в крови ради Эрена?!

Микаса опустила взгляд на нож:

— Я убила человека в девять лет, Жан, — печально ответила она, поймав в стальном узоре свое отражение. — Ради Эрена.

— Если мы… Если мы пойдем на это, чем же тогда мы отличаемся от марлийцев, пославших детей пробить Стену Мария?! — чуть ли не закричал Жан на нее. — Ответь мне, Микаса!

— Ты еще не понял? — ее голос почти растворился в шуме дождя и мелодии, а взгляд так и блуждал в витиеватых узорах лезвия. — Мы все одинаковые.

Внутри Жана полыхал жар, который теперь рвался наружу злостью. Пламя выжигало ему сердце, в котором задыхались от едкого дыма восхищение Микасой, его затаенная трепетность и это проклятое щемящее чувство, которое навсегда останется для него безответным. Он злился на нее. Впервые настолько неистово. Злился из-за слепой веры в человека, который не стоил ни единого волоса, упавшего с ее головы. Из-за ее тихого голоса и смирения перед тем путем, на который Микаса только что ступила. Злился на ее все еще мокрые от слез щеки… и пальцы, так привычно сжавшие рукоять ножа… Злился на дождь и на пианиста с этой чертовой мелодией, что оплетала его душу в саван тоски. Злился на лето, на запах мокрой земли, на барабанную дробь капель по подоконнику… Но больше всего Жан злился на себя. Потому что в эту самую минуту он понимал Микасу как никто другой…

Ведь они были так похожи в своей неразделенной невысказанной любви, которая вела их обоих на эшафот разбитых надежд.

Жан перевел взгляд на дождевую завесу за спиной Микасы.

— Не отпущу тебя одну, — заявил он твердо. — Надо же, чтобы кто-то прикрыл твою спину, пока спасаешь задницу Йегера.