Молниеносная реакция Микасы и в этот раз не подвела. Секунда, и она резко развернулась, встретив подскочившего Жана лицом и выставленным наперерез ему лезвием.

— Микаса!.. — он застыл в метре от нее, чуть не напоровшись на длинный нож.

— Не трожь, — прошипела она, пронзив его устрашающе пустым взглядом, и раздраженно стерла со щеки мокрую дорожку скатившейся слезы — слабость, которую считала возможной показывать лишь Эрену и Армину.

А затем нарочито медленно, глядя Жану в глаза, Микаса Аккерман снова потянулась ножом к шее… и безжалостно отсекла себе первую прядь волос, что бесшумно упала вниз. Жану показалось, что вместе с волосами на пол упало и его сердце, вспоротое ножом в руке Микасы.

— Еще ничего не решено. — Единственный аргумент, который сорвался с его языка бесполезными глупыми словами. — Спор продолжается.

— Мне не важно, что они решат…

— Потому что сама для себя уже все решила?

— Да. Без нас Эрен не справится. Это же очевидно, — и она полоснула ножом по второй пряди.

Жан с сожалением наблюдал (только это ему и оставалось), как черные локоны один за другим падали на пол. Бесшумно и не спеша — будто мертвые осенние листья… История повторялась, и Микаса снова отрезала свои роскошные волосы из-за Эрена. Правда, на этот раз он обошелся без рук и фальшивой заботы, за которой тогда — в первые дни в кадетке — Йегер скрыл свою полудетскую ревность… На этот раз причиной стали всего лишь буквы… Если у Эрена и поехала крыша, то хотя бы остатки совести еще остались, раз ему хватило ее, чтобы адресовать послание всем, а не подло воспользоваться Микасой, прося ее о помощи… Однако даже в безликом сухом письме без эмоций и души она сумела прочесть что-то между строк. Что-то неведомое, адресованное только для нее. Где крылось это тайное послание? В нарочито аккуратно выведенных буквах ее имени? Каких-то особых словах, в которых ей слышался отчаянный зов? В точках? Запятых? В съезжающих вниз строках?

Что такого увидела Микаса? А может, буквы, слова, предложения — все было неважно для нее? Важным был Эрен. Его письмо. Его существование. Его дыхание и зажатый в пальцах карандаш, которым он водил по бумаге?

Жан задавался вопросами и не находил ответов. Терялся в догадках и продолжал наблюдать за таинственным ритуалом жертвоприношения, невольным свидетелем которого только что стал. Какая горькая ирония! Пока там, в соседней комнате, справляли в мертвой тишине панихиду по доверию к Эрену, здесь — в проеме распахнутого окна под торжественный марш вечернего ливня и нежный перебор клавиш — Микаса возлагала на алтарь веры свои волосы, судьбу и, возможно, жизнь…