— А! — вскрикиваю я по привычке. — Ты намочишь мои волосы!

— Высушим… — он легко скользит губами по моей шее, опускаясь всё ниже и ниже.

— Высушим, — вторю я ему, перестав расстраиваться, что придется ложиться постель с мокрыми волосами, чего я не делала никогда в жизни.

— Ты не ответила, — напоминает он моему мокрому плечу. — Как ты решилась?

— Не смогла без тебя, — отвечаю я. — Это официальная версия.

— А неофициальная? — его губы продолжают путешествие по моему телу, совершенно бессовестно отвлекая от своего же вопроса.

— Не хочу стать старой, страшной и в одиночестве закончить дни в доме престарелых, — капризно сообщаю я, напоминая его прощальные слова.

— Если бы я знал, что именно этого ты боишься, я бы пугал тебя этим с первой встречи, — лаково-предупредительно говорит он моему животу. — Эх! Сколько времени потеряно!

И мы перестали терять время. Вкус капель воды стремительно меняется: от сладкого к терпко-острому.

— Почему потолок черный? — спрашиваю я Никиту через несколько часов, глядя в глубокую обсидиановую темноту.

— Чтобы не белый, — просто отвечает он, целуя меня в висок. — В белом цвете есть какая-то безнадежность.

— А в черном надежда? — удивляюсь я, проводя пальцем по его сильной груди, чувствуя, как вздрагивает от моего прикосновения его большое тело.

— А ты видишь в нем только одиночество, замкнутость и жестокость? — теперь его палец кружит по моей груди.

— Нет. Я вижу в нем силу и упорство мужчины, — философствую я, ощущая поднимающуюся из глубины тела нежность.

— Я знаю, кто отравил Тумана, — вдруг говорит Никита, гладя мои распущенные волосы.

— Кто? — холодею я, тут же потеряв игривое настроение. — Мой отец?

— Нет, не он, — отвечает Никита. — Завтра, милая… Всей этой историей мы займемся завтра.

Черный потолок исчезает из поля моего зрения, перекрытый крупным телом любимого мужчины.