– Чего… не могли оттащить, что ли?

Егор, разведя свои почти женские ручки, скривил губы в полуулыбке-полугримасе, прокашлялся и просипел севшим от спиртного голосом:

– Правильно потому что сделал. Так надо, значит, ему было.

За пологом, зовя мать, закряхтел, а через секунду тоненько, требовательно и призывно запищал младенец.

Васька вздрогнул, как от оплеухи, перекрестился вдруг, не ожидая от себя такого, и, сгорбившись словно от непосильного груза, принуждая себя, нехотя откинув полог, поплелся на писк детеныша.

* * *

Мишка проснулся от холодного, разрубающего ночной мрак беспощадным топором палача лязга дверного засова. Открыл глаза, почувствовал, как покатились, побежали толпами по спине холодные крупинки страха. Прислушался, как в полумраке подвала глухо запричитали испуганные, сваленные на полу в одну холмистую кучу серые тени бывших людей.

В мозгу вдруг заскреблась чужая мерзкая мыслишка, что человек – такая скотина, которая может привыкнуть ко всему. Ко всему, кроме собственной смерти. Мишка презрительно усмехнулся в никуда, сам того не желая, вышел на привычный внутренний диалог закаленного неудачами циника и прячущегося от людей робкого испуганного ребенка.

«Да и к черту! Все равно помирать. Когда-то же это произойдет. Пусть сейчас. Какая разница. На фоне грядущей бесконечности небытия даже год – ничто. Промельк. Тьфу. Статистическая погрешность».

«Но почему сейчас? Почему я? За что? Пусть выведут кого угодно, мне страшно, но я готов мириться с их гибелью. Но меня? Бред… Этого просто не может быть. Как же? Ведь Мир исчезнет? Без меня же не будет ничего».

«Ты прах. Никто. И снова станешь ничем».

Мучительные звуки щеколды наконец-то разрешились узкой полоской желтого электрического света, бьющего по сгрудившимся телам из-под приоткрытой железной двери.

– Вашкевич! На выход!

«Кто? Вашкевич? Однофамилец? Или? Нет… все же я …» Мишка почувствовал, как остановилось сердце, а странное, доселе не знакомое ощущение ужаса, парализовало дыхание.

Михаил попытался встать, но ноги не держали, и он, качнувшись, едва не упал на лежащую рядом скрюченную фигурку доктора, который неожиданным образом превратился в ворочающуюся костистую старуху, зло и возмущенно зашипевшую.

– Прошу прощения. Извините. Простите меня. За все, – едва не расплакался Мишка. Отдернув руки от старухи, будто боясь обжечься, переступал через чужие вытянутые ноги и тыкался, не доверяя ослепшим от скудного света глазам.

Пошатываясь, бормоча дурацкие, не нужные тут никому извинения, без пяти минут мертвец побрел к выходу, нащупывая среди теплых живых тел свой личный проход к смерти.