Короткий путь сквозь пленников подвала был мучителен и занял целую вечность.

Циничный бес внутри Мишкиного сознания радовался и, кривляясь, совершенно обезумев, запричитал почему-то забытым напрочь голосом развратной красотки Ядвиги: «А ведь доктора вывели еще днем! Ты пережил его почти на сутки! Да-да! Ты везунчик! Не то, что болтун-докторишка… Наша очередь сдохнуть! Аха-ха-ха-ха-ха!»

* * *

Не спалось. С самой проклятой свадьбы сон не шел к Ганне. Поспишь тут. Хуже нет колыбельной, чем ненависть и страх, незаметно, каждый вечер, подгрызающий мелкими, острыми зубками сердце и волю. «Хорошо, если горе-муженек припрется совсем пьяный. Тогда легче, брыкнется и – храпеть. А если козлу захочется ласки?»

Ганна протянула к робкому просвету в окошке длинную белую, кажущуюся мертвой в лунном луче руку. Смотрела на синяки и ссадины, кусала губы в бессильной злости, ругала себя мысленно за собственную покладистость, за то, что послушала Софью, испугалась лишиться крова перед зимой. Согласилась на чертову свадьбу, а в довесок получила мерзкое напускное подобострастие сельчан, сменяемое презрительными взглядами в спину. Позор, фиг с ним, его пережить можно. А как быть с ненавистью к себе? Отмыться после взявшего тебя силой животного не получается. Сколько ни трись распаренной крапивой в бане, синяки на теле не смоешь, как и грязь на душе.

Стукнула калитка. Ганна вздрогнула, натянув лоскутное одеяло до самого подбородка, а пальцы судорожно впились в матрас. Почуяла, как сердце забилось подраненным воробышком, как стремительно взмолилась душа: «Только бы, как обычно, в стельку! В дупель! Чтоб свалился и задрых у порога! Господи, господи…»

Заунывно проскрипели дверные завесы. Громко, словно костельный колокол, лязгнула клямка.

Ганна прислушивалась не дыша. Она все еще надеялась, но понимала с ужасом, что слишком тихо ведет себя Васька для упившегося. Крадется осторожно. Как волколак-оборотень, которым пугала бабка в детстве. Оборотень и есть. Обличье человеческое днем, ночью – волк, сильное, жадное и беспощадное животное.

Половицы заскрипели совсем рядом. Или не половицы? Странный звук. Вроде скрип, вроде плач? Что-то было не так, как обычно. Ганна услышала, что муж тяжело дышит перед дверью, словно не решаясь войти. Не было никогда такого… И этот тоненький, как будто кошачий писк… Там, в потаенном темном уголке души, вспыхнула предательская надежда. А ну как ранен? Неужто нарвался, соколик?

Ганна вскочила. Еще когда освобождала кое-как ноги из-под длинной ночной рубахи и быстрым движением накидывала на плечи серый пуховый платок, представила себе стоящего у дверей Ваську с располосованным животом. Увиделось, как уткнулся, гад, головой в косяк, поскуливает тонко и жалобно, поддерживая  липкими руками свою вывалившуюся синюю требуху.