Сергей остановился, туго соображая, чего от него хочет этот безусый юнец с ППШ на груди. Прыгать? Зачем? Процедил презрительно осипшим от холода голосом:

– Тебе, паря, надо, ты и попрыгай.

Юнец резво передернул затвор. Сергей инстинктивно поежился от знакомого противного лязга. Опыт, вбитый войной надежно чуть ли в самый хребет, подсказывал, что за ним обычно следуют сухие кашляющие звуки автоматной очереди.

– В яму! В яму, сказал! Быро! Фриц недобитый…

– В яму… ишь ты… яму-то я и не приметил…

Под ногами чернела пустота. «Глубоко? Впрочем, какая разница. Меня уже нет. Душа издохла. А тело? Тело, судя по улетучившемуся инстинкту самосохранения, тоже было не против завершить болезненный этап существования.

– Эх! – Сергей оттолкнулся правой ногой от края и, путаясь в полах глубокого кожуха, полетел-полетел-полетел в бездну.

Больно стукнулся о промерзшую землю, перекатился по инерции, чтобы смягчить удар. «Навыки. Проклятые навыки. Не вытравишь. Сидят глубоко, как клещ, впившийся в кожу. Вроде помирать собрался, а тело реагирует на автомате, бережет себя любимого от травм. Тьфу… как мерзко».

Осмотрелся б вокруг, жаль, не видно ни зги, над головой, до самых краев глубокой ямы, раскинулось бездонное черное небо.

Почуял вдруг каждым волоском, как выстуженное небо, бесстрастное, вечное, подмигивающее желтыми крошками звезд, щедро рассыпанных божьей дланью, всматривается в самую его душу, или в то, что от нее осталось; изучает бесстрастно, без интереса, точно какой-нибудь трудяга-слесарь глядит на очередной винтик из коробки, зная, что тому пришла пора занять свое извечное, выбранное им место. И в этой холодной отрешенности была своя горькая правда, смысл которой в том, что настала пора возвращаться домой в небытие, что каникулы сумасбродной жизни были такими длинными для человека и такими ничтожными для предстоящей вечности и пустоты.