Ибо придумано давно и не нами — другим великим: имя им — Шариковы. И к этому — право слово — нечего больше добавить. Классика-с.

И смачные плевки на почти родосском мраморе благоухающих сортиров. Обрывки грязной ваты — не «Татрах» даже, вследствие неуемной рекламы которых менструирует как будто уже вся страна! — в изящных унитазах от Villeroy. И дружественное вполне: «Витьк, спроси у негра зажигалку»…

Это не от экономических неурядиц, долгов Парижскому клубу и даже не от какого не от дефолта.

Это от них — от Шариковых.

Ибо помню, как «Отче наш», любая разруха начинается там и тогда, где и когда существуют желающие гадить мимо унитаза.

Бог бы с ними со всеми, однако.

«Это наша Родина, сынок», — говорила однажды мама, навозная червиха, новорожденному младенцу.

Так ведь и моя — выходит — тоже.

Чего уж нос воротить!

Времени на это малопристойное занятие к тому же почти не остается.

В кармане нещадно звонит мобильный — это Птаха, уверена на все сто. Да кто бы ни был. Медленно — по возможности — опускаю серебристую коробочку телефона в элегантный мусорный бак. Прости, дружок. Так надо.

К тому же мелодичный перезвон в бесконечном людском гомоне и дежурный голос, не лишенный металла, в который уж предостерегают о вечном.

О том, что посадка на рейс авиакомпании «Air France» закончена. А пассажиры — внушительное стадо которых еще несется к заветному Gate — могут отправляться ко всем чертям.

Ничего подобного, разумеется…

Мило, улыбчиво и каждому пассажиру бизнес-класса вместе с бокалом шампанского — строго отмеренная толика галантного галльского гостеприимства.

И что-то приветливое, хотя ни черта толком не слышно.

Да и про что слушать-то? Про то, что меня в который уже раз приветствуют на борту самолета «Boing-747», выполняющего рейс по маршруту Москва — Париж…

Нечего слушать.

Эту протокольную галиматью — при желании — могу слово в слово повторить сама и прононс грассирующий, парижский изображу, пожалуй, ничуть не хуже.

Другое дело — рев турбин.