Мальчик без детства. Стоял и с непривычки обтекал от громких ругательств мамы. Губы его дрожали, руки краснели. Кровь внутри разгонялась, и он не знал, что делать. Мама снова ему сказала – "ты – плохой, ты грязный и таким мне не нужен". Обидно, что мама так плохо о нём думает. Обидно до болезненных сердечных сокращений.

– Я спасала тебя как могла, но больше не могу. Не могу. Мне стало тяжело тебя любить.

В конце концов, последняя писчинка в этих часах упала вниз и, схватившись за край стола, Лёша толкнул его вперёд. На Таню. То чувство, когда от него отказываются. Сами. Люди. Бросают испорченный товар и не нужен он больше. Теперь Таня. О Таня… Она по-детски улыбалась и держала его за руки на Аничковом мосту и обещала, что не отпустит, не бросит. "Мы с тобой до самой пенсии будем танцевать вместе. Обещаю. Ты будешь мои партнёром. И я тебя не оставлю, даже если мы будем в разных театрах и городах". Что же она теперь? Слабая, с убитыми ногами, сломанная куколка из музыкальной шкатулки. Уклонилась, когда угол стола ткнулся грубо в её плечо. Миг и кость как будто вылетает из тела. Куда-то в стену. Рука падает и ей сложно контролировать окружающее вокруг. Боль.

В сторону коридора полетел кухонный стул.

– Так иди же отсюда раз надоело! Давай, блять, вставай и уходи! Сколько можно сидеть и тыкать в меня? Наркоман, пидарас, никакой танцор. Давай, возьми и ткни себе в то, что ходить не можешь! – под крики Таня склонилась, сжав от боли онемевшую руку, – Жертва? Ты жертва? Плохо тебе? Так возьми и уйди! Не можешь? Не получается, да? Да ты и не пытаешься. Давай! Уходи из моей квартиры!

Облило кипятком. Удар под колени. Раз. Два. Ощущения от слов. Выливаются в град из слёз. Нескончаемых. Таня бы не хотела плакать сейчас. Но не остановить. Одна волна по щекам, вторая по подбородку и взахлёб. Дыхания не хватает. Невозможно иначе пережить эти несколько минут, когда просыпается сознание и спрашивает – "а мне за что?". Она вернулась сейчас назад. На лет двенадцать. Облитая с ног до головы мазутом на холоде во дворике академии, Таня плакала, спрашивая вслух – "за что?". И эта девочка, тогда, смотрела назад и вспоминала день, когда в коридоре не было ни одной маминой вещицы, и она спрашивала папу – "за что?".

Недоумеваем, когда это случается. Унижение, чья-то злостная ненависть. И плачем. Потому что ответов не получаем. Или получаем. То, что думают люди. Это действительно та правда, которую Лёша сдерживал в себе из-за уважения к родителям. Ещё одна видимость – правильный галантный мальчик. Только вот в моменты срывов становился хуже отъявленного урода. И он давно испытывал отвращение к девушке, которая была в этой квартире как украшение. Как та разбитая пыльная ваза на шкафу. Чтобы было. Вечно строгая, недовольная девочка, которую не били в училище лишь за то, что она девушка завидного танцора. По существу для него не умевшая и не знавшая ничего.