Рей возвращается, и как же он сейчас, должно быть, сам себя ненавидит… Двое детей, и ни один не дожил до сорока. Он сидит у моей койки в кресле, предназначенном для людей, которые меня любят.

— Как ты себя чувствуешь? — говорит он.

— Я в шоке. А вы?

Рей, игнорируя мой вопрос, вытаскивает свое грузное тело из кресла. Он выглядит как старый мафиози, время его не пощадило, и он шаркает по полу ботинками из блестящей крокодиловой кожи. Он не носит носков. Облился одеколоном, будто не шел навестить больного. Запирает дверь — разве это разрешено?

— Рей, что с тобой? — спрашиваю я.

Он поворачивается и стремительно пересекает комнату. Сорвав с себя галстук, обматывает его вокруг моей шеи, и мне не вздохнуть, не пошевелиться, я умираю, хватаю руками воздух, но я слишком слаб. Наконец он ослабляет хватку. Швыряет в меня галстук и сплевывает.

— Дотти, — говорит он. — Единственное, что меня удерживает.

Я все еще не могу дышать. Он оставил меня в живых ради жены, но он хочет меня убить, и если убьет, я тоже заболею «раком». Рей поднимает галстук и старательно оборачивает его вокруг своей толстой шеи, завязывает аккуратный узел, попутно рассказывая, что завязывать галстуки его научил отец. Рею достался хороший отец. У меня отца не было. Я до сих пор не умею завязывать гребаные галстуки. Однако хорошее детство еще ничего не значит, ведь не я же тут пытаюсь кого-то убить.

— Ладно, — говорит он, — ты очнулся; меня предупреждали, что такое может случиться. Как мне избавиться от тебя навсегда, чего ты хочешь?

Мне не нужны деньги, я выжил после выстрела в голову, Рей, как «семейный человек», должен понимать это.

— Мне нужен лишь Форти.

— Мой внук Форти?

Этого следовало ожидать.

— Мой сын Форти.

Рей сжимает кулак и опускает руку.

— Он не твой сын. Ты сбежал.

— Вы меня сами выгнали, и я ушел, потому что так хотела Лав.

— Лед, — говорит он, — в твоих венах лед.

— Он мой сын.

— То есть ты хочешь сказать, что будешь о нем заботиться?