Мы приземляемся, и теперь, когда я действительно здесь, меня накрывает волной страха.

Возможно, ты меня никогда не простишь. Лав, например, так и не простила.

Я вызываю такси, сажусь в него, затем сажусь на паром, на часах по-прежнему объявление «Мы сломаны», а я для тебя исчез. Я нарушил данное тебе слово.

Мы добираемся до Бейнбриджа, на стоянке полно туристов и велосипедов, и еще не лето, но мужчины уже в сандалиях, а мамы в легких куртках, и время прошло. Не слишком ли много времени?

Я иду домой, сворачиваю на свою улицу, и ты была права, Мэри Кей: здесь не Кедровая бухта. Иначе ты поливала бы наши цветы и, увидев меня, приветственно махала бы рукой. «Джо! Ты вернулся!»

Я захожу в дом, не чувствую запаха печенья, но ты наполнила автоматические кормушки для котов, а Чески смотрит на меня, словно видит впервые в жизни (пошел ты, кот!), Оньк шипит (и ты туда же!), а Ушк даже не встал с гребаного дивана (вообще катись!). Хотя нет. Они не сделали ничего плохого.

В отличие от меня.

Твои туфли не стоят на коврике перед дверью. Я звоню Оливеру, а женщина с ливанским акцентом говорит, что Оливера нет, — понятно. Он сменил номер. Он никогда не был моим другом, зато его дом обставлен антикварной мебелью, и люди в Лос-Анджелесе просто используют других, чтобы получить желаемое. Я иду в свой гостевой дом, надеясь увидеть твои вещи, но и второй домик пуст. Ты исчезла, а я должен дышать, несмотря на боль. Ты исчезла для меня только потому, что думаешь, я тоже исчез.

Я бы никогда так с тобой не поступил, в глубине души ты ведь это знаешь, верно?

Я — раненый солдат после Третьей мировой любовной войны. Привожу себя в порядок, и в библиотеку, наверное, лучше поехать, чем идти пешком, но мне нравится идея, что ты увидишь меня изможденным, вспотевшим, изувеченным. Добравшись до места, я топчусь у входной двери публичной библиотеки Бейнбриджа, а затем глубоко вздыхаю, будто это первая страница новой книги, открываю дверь, и вот ты. На том же месте, что и в первый день. Ты роняешь книгу на стол. Сегодня — Роксана Гей, бесконечно далекая от Мураками, что был в день нашей встречи.

Ты пересекаешь зал, я выхожу за тобой на улицу, и ты направляешься к нашей любимой скамейке. Ты не садишься (дурное предзнаменование), ты сжимаешь кулаки, и ты закипаешь.

— Ох, чтоб тебя…

Теперь ты сидишь (хорошее предзнаменование), я тоже. Ты закидываешь ногу на ногу, в колготках даже летом, как вдова в трауре, и могу ли я положить руку тебе на колено, чтобы напомнить о тепле между нами? Нет.

— Мэри Кей…

— Даже не начинай.